Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования. Вадим Цымбурский

и Антанты в Россию в 1918 году не стоит ни в каком отношении к имперским надеждам 1916-го – наконец решить «вопрос о проливах»? Может быть, 22 июня 1941 года событийно не следует за соучастием СССР в уничтожении – как обнаружилось, охранявшей его – Версальской системы?

      «После» не значит «вследствие»; но понятием «связи», устойчивого сцепления однотипных повторяющихся фактов, идеей синтаксиса истории равно покрываются и последовательность, и причинность. Между тем сердцу большинства русских гораздо больше говорят слова Л. Толстого: «Двенадцатого июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие… Ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что должно было совершиться» («Война и мир». Т. 1. Ч. 1. Гл. 1). В настойчивом изъятии западных вторжений в Россию из всякой причинной связи, заходящем намного дальше, чем того требует потребность в чувстве исторической правоты; в апокалиптическом приравнивании их исподволь то ли к монгольскому нашествию, как там же у Толстого, то ли к окружению «стана святых» Гогом и Магогом, кажется, проступают «островные» черты российского самоопределения, в другие времена затушевываемые стратегией империи.

      За имперские века мы не можем назвать ни одного вступления Запада на земли России, которое не было бы непосредственно предварено нашей европейской игрой. Однако, как правило, нужна особая расположенность к покаянию в мнимых грехах нашего имперства, чтобы русский мог увидеть эту связь, – но сколь же нелепой она предстает в покаянных тонах! Налицо странный, точно сомнамбулический ритм имперской геополитики, «однообразный и бездумный, как вихрь жизни молодой» (именно «молодой», ведь это – молодость России), и притом ритм, неизмеримо более сложный, чем просто хаотическая агрессивная толкотня, когда «то мы – их, то они – нас».

      Событийный анализ выявляет в российской истории трех последних столетий три цикла «похищения Европы» (1710–1856, 1906–1921/23, 1939–1990), разделенных двумя «евразийскими интермедиями» (1857–1905, 1921/23–1939) и построенных по совершенно однотипной схеме. Вот эта четырехтактная схема: «Россия включается в борьбу западных держав за гегемонию на стороне какого-либо или каких-то из них» – «западная(-ые) армия(-ии) вторгается(-ются) на земли России» – «Россия отбивает агрессию и наступает на Европу в качестве ее потенциального гегемона» – «российский натиск надломлен сопротивлением Запада, и Россия откатывается на свою платформу». Все западные инвазии против империи занимают в цикле либо вторую позицию, либо четвертую, заключительную (Крымская война), но еще ни один цикл не начинался с прямой европейской или евроатлантической агрессии (за будущее, понятно, поручиться нельзя) [Цымбурский 1995f].

      С выявлением изоморфно построенных событийных серий в истории нашей внешней политики открывается также и однопорядковость идейных тенденций, проявляющихся в аналогичных