Обещание нежности. Олег Рой

сонно касался ротиком материнской груди, и в его широко раскрытых глазах застыла такая странная, такая безмерная глубина, что ей почти страшно становилось, когда она заглядывала в эти голубые бездонные очи. Он мало спал и никогда не плакал. Соседки по палате сначала завидовали Наташе, потом подобострастно охали над «необычным ребеночком», а потом вдруг как-то разом стали сторониться ее, перешептывались за спиной, и кто сердобольно, а кто и с плохо скрываемым нездоровым любопытством отводили глаза в сторону при виде малыша, как только его приносили матери.

      Выписывая Наташу, старичок профессор осторожно напомнил ей:

      – Вы не забыли, что вашего сына нужно как можно быстрее показать хорошему невропатологу?

      – Но здесь ведь, в роддоме, его уже смотрел специалист, – возразила молодая мама. – Мне не сказали, что его состояние вызывает какую-то тревогу.

      Доктор вздохнул.

      – У нас действительно неплохие врачи, но ваш сын… м-м-м, как бы это сказать? Он, понимаете ли, демонстрирует иные, гораздо более взрослые рефлексы, еще не характерные для состояния младенчества. Он не похож на младенца, и как это расценивать, наши специалисты не знают. Я уже говорил вам об этом, помните?

      Наташа вздернула голову и молча направилась к выходу. Она не желала ничего слушать о странностях ее сына, не желала даже обсуждать это. «Все будет хорошо», – снова и снова твердила она про себя. Не может быть, чтобы с ней, Наташей Нестеровой, приключилось какое-то серьезное несчастье. Но сердце ее екнуло и замерло в груди так, что ей не хватило вдруг воздуха, когда она услышала, как профессор крикнул ей вслед:

      – Поверьте мне, мальчик нуждается в вашем особом внимании! Может быть, он и вполне здоров, но в любом случае его развитие должно внимательно наблюдаться специалистами. Знаете, в наше-то время, с плохой экологией, со всей этой химией вокруг нас…

      Боже мой, химия! Опять эта химия! Маленький Платонов и его гормон роста… Его бесконечные опасные эксперименты над собой. И та ночь, когда он обнимал ее на потертом кожаном диванчике в их лаборатории… Но Наташа замотала головой и закусила губу, потому что не хотела, не имела права даже мысленно связывать ребенка с именем Валерия Платонова. Она – Нестерова, ее муж – Сорокин, и сын будет Сорокиным тоже. И нечего думать о всяких глупостях. Все будет хорошо.

      А муж уже рвался ей навстречу, пытаясь преодолеть бдительный кордон нянечек. Он поймал жену на лестнице, оглушил восторженными воплями, закружил, едва не сбив с ног и не слушая ее слабых возражений, сунул под нос огромный букет лохматых гвоздик. А потом выхватил у растерявшейся, испуганной Наташи крохотный белоснежный сверток и сунул любопытный нос под кружевной уголок пеленки.

      – Парень… Мой, собственный. Спит, да? – умиленно бормотал этот здоровенный бородатый детина, прижимаясь подбородком к нежному личику. И тут же отодвинулся в сторону, близоруко вглядываясь в сына. – Слушай, а он на меня смотрит. Вот ей же богу, Наташка! Смотрит, точно изучает.

      – Не говори глупостей, – устало отмахнулась жена. – Как он может на тебя смотреть, да еще и изучающим