Аспазия Ламприди. Константин Леонтьев

нему и сказал:

      – Вставай, люди тебя желают видеть!

      – Меня? – с удивлением спросил Алкивиад. – На что я им?

      – Увидишь. Именно до тебя, а не до кого-нибудь другого есть дело. Ты можешь сделать большое добро и спасти невинного человека.

      И, говоря это, Астрапидес увлекал его дружески и почти насильно за собой…

      Дэли сидел, облокотившись на стол, задумчиво и величаво избоченясь, когда молодые люди вошли…

      Одет он был чисто и даже богато. Другой его спутник казался гораздо моложе; ему на вид не было и тридцати лет, но у него не было ни благодушия, ни благородства в лице, как у Дэли. И одет он был небрежнее, и беднее, и ростом ниже, и собой не очень красив, бледен, худ, как настоящий албанец; сила выражения была у него только в серых и лукавых глазах и в небольших усах, приподнятых и закрученных молодецки.

      – Вот он самый, друг мой! – сказал разбойникам Астрапидес, указывая на Алкивиада.

      Поздоровались и сели, о здоровье спросили. Дэли был величав во всех своих приемах; редкому номарху Греции удастся так поздороваться и так сесть. Товарищ его, напротив того, не пожал руку Алкивиада крепко и по-братски, а подошел почти униженно, чуть коснулся пальцами его руки и возвратился к своему месту, почтительно склоняясь и прикладывая руку к сердцу. Он даже не хотел сесть, пока не сели все другие.

      – Он из Турции, и зовут его Салаяни, – сказал Алкивиаду Астрапидес. – Он имеет до тебя просьбу.

      Салаяни опять почтительно поклонился Алкивиаду.

      – Говори же! – сурово сказал своему спутнику Дэли. – Оставь политику свою и без комплиментов расскажи о деле.

      – Эффендим! – воскликнул Салаяни, вздыхая, – происходит великая несправедливость. Христианство страдает в Турции…

      – Бедный человече! – воскликнул Дэли, смеясь и качая головой, – он все с пашой еще словно говорит… Скажи ты прямо, не тирань ты человека глупыми речами…

      – Но что ж ему бедному и делать, – вступился Астрапидес, – привычка, рабство…

      – Рабство, рабство! Глупость, а не рабство, – сказал с презрением Дэли и потряс рукой на груди своей одежду. – Э, человече! Говори…

      Наконец дело объяснилось. Салаяни несколько лет тому назад служил мальчиком в городе Рапезе у богатого архонта кир-Христо Ламприди. Этот Христо Ламприди был Алкивиаду дальний родственник, троюродный брат его отцу. Вес г. Ламприди и в городе, и вообще в Турции был велик. Недавно его султан своим капуджи-баши[5] сделал.

      – Служил у него я мальчиком, – говорил Салаяни все вкрадчиво и почтительно, – и был он мне как отец, и я ему был как сын, пока не случилось со мной несчастия: шел я однажды по улице на базар. Встретился мне один турок, низам, несет в руке говядину сырую и говорит: «Эй, морэ́[6]-кефир![7] снеси эту говядину в казарму, а у меня другое дело есть». – Я говорю: зачем мне нести твою говядину? У меня у самого дело есть. «Снеси, несчастный кефир! – говорит он мне, – ты ведь мальчик еще, и казарма

5

Капуджи-баши – звание почетное, вроде камергера Это звание дается богатым грекам, евреям, болгарам и т д. за какие-нибудь заслуги государству, люди эти, однако, не состоят при дворе, а продолжают заниматься своими делами в провинциях.

6

Морэ́ – звательный падеж от морос – глупый. Это не всегда брань на Востоке, а просто фамильярное и даже иногда ласковое воззвание, как бы у нас: дурочка или глупенькая!

7

Кефир – гяур.