Мы простимся на мосту. Ирина Муравьева

И очень давно. Раньше всех, раньше многих…

      Дина Ивановна поняла, что проговорилась, и закусила нижнюю губу.

      – Наверное, он объяснил? Тот, кого вы встречали? – деликатно спросил Шаляпин.

      – Да, он, – кивнула она, прямо глядя ему в лицо своими блестящими глазами. – Он мне не писал почти год. А тут телеграмма, что экспедиция закончена и они сегодня, в пятницу, возвращаются мурманским поездом в Питер. Я бросила все и помчалась. А он не приехал!

      – Ну, мало ли что…

      Она вдруг устало махнула рукой:

      – Я знала, что все так и будет. И Тата увидела сон.

      – Да кто же снам верит? – возразил было Шаляпин, но она не дала ему договорить.

      – Еще бы не верить! Она увидела, что я вхожу в кухню с черного входа и у меня в руках корзина с бельем. И я будто начинаю из этой корзины вынимать какие-то сорочки – все белые, чистые – и вдруг достаю одну, а она в крови. И я говорю: «Не бойся, это моя».

      Дверь отворилась, в купе заглянул проводник с пестрыми пчелиными глазами.

      – Местечко найдется? Входите, товарищ!

      Втиснувшийся вслед за проводником человек был огромного роста – едва ли не выше Шаляпина, в добротном сером пальто с меховым воротником и черных высоких ботинках на пуговицах. Он сел рядом с Диной, размотал шарф, открыв большой тяжелый подбородок со шрамом, упирающимся в угол узкого рта, где кожа казалась прихваченной изнутри, как ткань бывает прихвачена английской булавкой.

      – Прошу извинить за вторжение. Поезд забит.

      Он раздраженно снял очки, протер их вынутым из кармана носовым платком и снова надел, а платок аккуратно сложил и спрятал в карман.

      Дина Ивановна пожала плечами и немедленно отвернулась к окну, ловящему мутные волны метели. Шаляпин сказал:

      – Добрый вечер.

      И вновь наступило молчание. По лицу пассажира маслянисто скользнул свет станционного фонаря.

      – Приятно, оказывается, ехать в столь близком соседстве с великим артистом. – Новый пассажир усмехнулся. – Сидишь – и как будто в театре. Я – Павел Андреич Терентьев.

      Шаляпин насупился и промолчал. Павел Андреич близко поднес к глазам волосатое запястье.

      – Нам с вами придется потерпеть друг друга, граждане, не так уж и долго. Предлагаю спокойный дружеский разговор. Не хотите?

      – Нет, я подремлю, – отозвался Шаляпин. – Глаза просто сами слипаются.

      – И верно! Человеку гораздо чаще хочется побыть в одиночестве, чем в этом принято признаваться. Читали вы «Робинзона Крузо»? Весь успех этого малого состоял в том, что он остался один и никто ему не мешал. Вы как полагаете, мадемуазель?

      Дина удивленно повела на него глазами и ничего не ответила.

      – Ну, спать – значит, спать! – бодро воскликнул Павел Андреич и, сняв очки, крепко зажмурился. – Еще раз прошу извинить за вторжение.

      Ничего особенно неприятного не было в этом массивном и хорошо одетом человеке, но и Дина Форгерер, и знаменитый на весь мир певец