Следующий раз. Марк Леви

не зря, у меня на автоответчике четырнадцать сообщений от компаньонов по “Кристи”, они очень обеспокоены, вот что плохо!

      Он затормозил на красный, не переставая бурчать. Джонатан выждал несколько минут, включил радио, и голос Луи Армстронга заполнил кабину.

      – Что это? – спросил Джонатан, заметивший стоявшую на заднем сиденье коробку.

      – Ничего! – отрезал Питер.

      Джонатан обернулся и начал перечислять с насмешкой в голосе:

      – Электробритва, три драные рубахи, две пижамные штанины, ботинки без шнурков, четыре разорванных в мелкие клочья письма, и все обильно сдобрено кетчупом. Вы разбежались?

      Питер изогнулся и сбросил картонку на пол.

      – У тебя что, никогда не было плохой недели? – поинтересовался он, прибавляя звук.

      Джонатан нервничал все сильнее и решил поделиться опасениями с Питером.

      – Успокойся, всезнайка! – отмахнулся тот.

      – Именно такие идиотские реплики нас и добивают.

      – Я ужасно перетрухнул за рулем, – вдруг признался Питер.

      – Когда?

      – Да только что, когда выезжал к тебе.

      “Ягуар” тронулся с места. Джонатан провожал взглядом старые здания в гавани. Они выехали на скоростное шоссе, ведущее в международный аэропорт Логан.

      – Как поживает старина Дженкинс? – поинтересовался Джонатан.

      Питер припарковался напротив будки охранника и незаметно сунул ему в ладонь купюру, пока Джонатан доставал из багажника старую дорожную сумку. Они поднимались по пандусу стоянки, вслушиваясь в гулкое эхо собственных шагов. Питер, как это всегда бывало в аэропорту, вышел из себя, когда на посадке его заставили снять ремень и ботинки: рамка безопасности трижды отчаянно звенела, когда он пытался пройти. В отместку за грубость пограничник перетряхнул все его шмотки. Джонатан махнул рукой в сторону газетного киоска, где Питер и нашел его за чтением джазовой антологии Милтона Мезза Мезроу. Джонатан купил книгу. Посадка прошла без осложнений, и самолет взлетел без задержки. Джонатан не стал обедать, опустил шторку на иллюминаторе, зажег лампочку и погрузился в записи выступления на конференции, до которой оставалось несколько часов. Питер полистал журнал, прочел инструкцию по безопасности и даже каталог беспошлинной торговли на борту, хотя знал его наизусть, после чего откинул спинку кресла.

      – Скучаешь? – спросил Джонатан, не отрываясь от бумаг.

      – Думаю!

      – Ну я и говорю – скучаешь.

      – А ты нет?

      – Я готовлюсь к лекции.

      – Ты одержим этим человеком, – поддел друга Питер, возвращаясь к правилам безопасности на борту “Боинга-737”.

      – Увлечен!

      – Учитывая тяжесть навязчивого состояния, старик, я ставлю диагноз “одержимость” твоим отношениям с этим русским художником.

      – Владимир Рацкин умер в конце девятнадцатого века, и у меня “отношения” не с ним, а с его творчеством.

      Джонатан вернулся к чтению, но молчание длилось недолго.

      – У меня острое ощущение дежавю, – насмешливо