Подруги. Вера Петровна Желиховская

говорит, что глаза её покраснели от бессонницы, а сама просто плакала.

      – Вы думаете? – испуганно спросила Савина. – Значит, произошло что-нибудь особенно неприятное? Она, ведь, не любит плакать…

      Звонок прервал их раствор, и молодые девушки разошлись по классам.

      Между тем у Савиных все шли гораздо благополучнее, чем ожидала Маша и её мать, заранее тосковавшая в виду предстоявших больших расходов, которых, пожалуй, невозможно будет и сделать. От недостатка средств уже погиб её старший сын, этот бедный труженик, горько оплакиваемый ею до сих пор. Миша был бы, может быть, жив, если бы была возможность поберечь его, одеть потеплее в холодную зиму, взять хорошего доктора, когда он заболел, – и вот сгинул мальчик! При одной мысли о том, что, вероятно, и теперь доктор не захочет к ним ездить, увидав их бедность, тоскливо сжималось сердце бедной Марьи Ильиничны. Она сидела одна возле сына: муж ушел на службу, Степа вышел купить денную провизию. Савина, убрав посуду, взялась за изрезанное накануне Пашино платье, прикладывала куски к кускам, печально качая головой в напрасных соображениях над возможностью поправить беду.

      Надежда Николаевна застала ее над этой работой в слезах. Бедная женщина и удивилась, и обрадовалась ей, и совсем растерялась, рассыпаясь в благодарностях.

      – Доктор еще не был? – было первый вопросом Молоховой.

      – Нет еще, не бывал… Да, может, он и не будет, – как бы про себя проговорила Савина, торопливо сметая пыль с дивана, со стола, очищая место нежданной гостье.

      – Как можно!.. Непременно будет, Антон Петрович такой аккуратный…

      – Само собой, но… Может быть, им не охота тратить время на бедных людей, ведь они… Ведь мы… Рады бы душой, да что поделаешь?..

      Марья Ильинична совсем спуталась и бросилась к сыну, беспокойно застонавшему.

      – Что, Павлушенька, чего хочешь?.. Нету дома Маши, она сейчас с уроков вернется… A что тебе, голубчик? Болит что?

      – Пить хочу, – прошептал иссохшими губами больной, устремляя лихорадочно блестящий взгляд на молодую девушку, которая стояла неподвижно, соображая.

      Пока Савина суетилась возле сына, Надя выскользнула в сени и на крыльцо. При её появлении привстал сидевший в сенях человек. Она узнала в нем фельдшера и спросила, принес ли он все нужное, – все, что приказывал ночью доктор.

      – Все есть, все привес, – успокоил он ее.

      – А… что это стоило? – осведомилась Надя, сама не зная почему, краснея.

      – Да я так взял, на имя Антона Петровича… По ихнему, значит, приказанию отпустили.

      – Хорошо… A вот вам за труды, – еще более краснея, прибавила девушка, подавая ему рубль. – Пожалуйста, смотрите за Павлушей хорошенько и все аккуратно делайте, что прикажет Антон Петрович… Вот, кажется, и он…

      Надя вышла на крыльцо и увидела доктора сходящим со своих дрожек.

      – A вы уж опять здесь? – изумился он, улыбаясь. – Неугомонная барышня!.. Что, крепко досталось за ночную прогулку, или скрыть удалось?

      – Это не в моих привычках! – отвечала Надежда Николаевна. –