Сила солому ломит. Артём Весёлый

теленка проглотит, уши торчком, спина корытом, шея тоненька, хоть перерви, верблюд – не девка. Прошла раз, да и отстала, куды…

      Пойду плясать,

      Прикушу я губку,

      Комиссарские штаны

      Перешью на юбку.

      В пару Алене вышел дезертир Афоня Недоёный. Форсисто одернул лопнувший по швам, выменянный на картошку фрак. Из-под фрака – вышитая рубашка, огневой запал. Что есть силы огрел себя по ляжкам, фыркнул, заржал и в пляс.

      – Э-э-э-э-э-э, шпарь, Аленка!..

      Загудела старая раскольничья изба, застонали матицы… Пол гляди-гляди провалится… Из-под лакировок – дым… Мальчишки в визге, уссались со смеху, того и гляди пупы развяжутся.

      – Гоп, гоп!.. Рвай-давай!..

      Афонька зубы лошадиные оскалил, накатило на парня, взыграла окаянная сила, цапнул Аленку за грудь:

      – Яблочко, медовой налив!

      Глянула девка, ровно варом плеснула:

      – Не замай!

      А ну, ходи, потолок,

      Дрыгай, потолочина,

      Коммунисты, не форсите,

      Пока не колочены…

      – Дуй, Фонька!

      – Ух, ух!..

      – Распахнись, душа! Пошла, Аленушка!

      С улицы по окошку: динь-нь… дзень-нь…

      Собаки кинулись.

      – Бей, можжи!

      – Бабоньки…

      Бабы шарахнулись от окошек.

      – Девоньки!..

      Дзень-нь…

      С улицы чья-то черная рука стала выдирать раму.

      – Матушки… За нашу добродетель…

      – Где топор? Сватушка…

      Дверь расхлебянили.

      Кому надо, вывалились в сени, на двор. Наскоро похватали чего под руку попало и на улицу.

      На завалинок упал на колени Танёк-Пронёк и неверными, вихлявыми ударами крестит колом рамы, рычит:

      – Пряники-то съела, а ночевать-то не пришла?.. Празднички, гуляночки?.. Отродье ваше…

      – Дно вышибем!

      – Бей, сватушка, бей, чтоб не́ жил!

      – Глуши!

      Хрясть

      хлобысть

      хмысть

      буц

      бяк

      чак

      хмок.

      Пинками Танька́-Пронька́ катили от порядка до самой дороги.

      Улицей, как нахлыстанный, бежал Степка Ежик и вопил:

      – Гришка… Микишка… Наших бьют!

      На крыльцо поповского дома выскочил дежурный красноармеец ванякинского продотряда, послушал крики, пальнул разок из винтовки вверх и, закурив, вернулся в горницу.

      – Чего там? – спросил Ванякин с полатей.

      – Драка, пьяные…

      Продотряд был разбросан по волости. В Хомутове с комиссаром оставалось четыре человека.

      Не успел дежурный докурить цигарку, как поповский дом был окружен грозно гудящей толпой.

      – Со двора, со двора заходи, чтоб не убежали, – слышались голоса, – огня давайте!

      «Восстание, – подумал Ванякин, спрыгивая с полатей, зубы его ляскнули. – Пропали».

      За окнами – головы в шапках и без шапок, над головами – колья, вилы, косы, дула охотничьих ружей…

      Из распахнутых пастей лился слитный рев:

      – Сдавайся!..

      – Выходи,