Сила солому ломит. Артём Весёлый

господи!

      – Ешь, сват, брюхо лопнет – рубашка останется.

      – Хрисан-то те сродни?

      – Как же, родня, на одном солнышке онучи сушили.

      На столе блинов копна. Щербы блюдо с лоханку. Рыбы куча – без порток не перепрыгнешь. Пирожки по лаптю. Курники по решету. Ватрушки по колесу. Пшенники, лапшенники в масле тонут. Сметаной и медом хоть залейся. Пар в потолок… А самогону самые пустяки, высосали.

      – Сухо…

      – Не пеки мою кровь…

      – Га-хо-хо…

      – Хозяин, сухо!

      – Дом у него, как вокзал, на все стороны окошки… А кони, кони, как ключи, – не удержишь! – один другого давит.

      – Сынок, ни в жисть…

      – Ну?

      – Брали мы Киев-город… Батарея-то как начала садить по святым угодникам… Во, бат!

      – Так и так, говорю… Машина, говорю, твоя, земля – моя. – Петр Часовня разглаживал по столу бумажку, ровно молниями исхлыстанную чьими-то резолюциями.

      Над столом рожи жующие, плюющие, распаренные, лоснящиеся, осовелые… Буркулами ворочают туда-сюда… Растрепанные, спутанные волосы, рыбьи кости, соленая капуста и лапша в бородах… Разговоров – на воз не покладешь, на паре не увезешь.

      – Сват, кровя одни…

      – На дочь зятем Топорка приму.

      – В улоск ряск. Взахлест арканят.

      – Месь думат.

      – Сроднички, ешьте, пейте.

      – Дай бог не грех.

      – Корова?.. От печки до стенки, три сажня…

      – Давай менять… У меня – зверь, не лошадь. Воз враскат не пустит, ни-ни, по гребешку, как щука, промызнет.

      В глотке: урк, урк, урк…

      Бах – в ворота.

      На дворе взорвался, посыпался собачий лай.

      – Отец, выдь на час.

      Над двором висит луна, как блин поджаристый. На дворе холодно, синё, звездно, хоть в орел играй.

      – Тестюшка…

      – Пррр…

      – …мать.

      – Не хочу ехать в ворота, разбирай плетень.

      – Х-х-х-х-х…

      – Живем, ровно в бирючьих когтях.

      Чмок, чмок, чмок…

      – Брось, Леска распрягет, йда!

      – Канек-от…

      – Йда, черт не нашей волости!

      Кряк в два обхвата.

      В дверь лезет сват:

      – Масленца, што ты не семь недель…

      В избе густо плещется тяжелый гам, вихрится песня, дребезг бабьего визга кроют, нахлобучивают баса.

      – А-ха-ха… плохо петь – песню гадить.

      – Сухо! Чем дышим?

      – Вашу в душу…

      – Мерси покорно.

      – Раздевайся, тестюшка.

      Рукавицы-то на тестюшке по собаке, шапка с челяк, тулуп из девяти овчин. Умасленная башка космата, ровно его цепной кобель рвал. Румяный, нарядный тестюшка, как бывалышный пряник городецкий. В прищуренном глазу плясала душа пьяная, русская – мягкая да масленая, хоть блин в нее макай. Довольнёшенек, дрюпнулся на лавку, лавка под ним охнула.

      Разит самогонкой, овчинами, горелым маслом. Поминутно хлопают дверью – приходят, уходят. Ребятишки на полатях свои, у порога чужие. Шебутятся они больше всех.

      Визг

      писк

      хих

      гом.

      Гудят пьяные голоса. Обмяклые выкрики, приговорки, рык,