О доблестном рыцаре Гае Гисборне. Юрий Никитин

в землю колышкам, ноги тоже врозь… Ребята потешились вволю, теперь там смена трудится, ха-ха!..

      Гай поморщился.

      – Не стоило обижать местное население. Сейчас король Ричард с королем Филиппом вроде бы уже не воюет…

      Хайден отмахнулся.

      – А если воюет?

      – Все равно, – ответил Гай. – Эти вообще ничего, кроме своего леса, не видели! Они ни при чем.

      – А нам что?.. – сказал Хайден. – Мы должны подкрепиться, набить сумки едой и пробираться к Ла-Маншу. А что здесь останется, мне плевать. Меня никто не щадил и не жалел.

      От костра раздалась пьяная песня. Все одиннадцать свободных от обязанностей собрались у бочонка, выбили пробку и наперебой подставляют баклаги и серебряные чаши, награбленные за время похода, а у Армстронга даже золотая, которой он очень гордится.

      Гай стиснул челюсти, дальше будет то, что видел уже не раз. Сперва от вина теряют контроль, перестают сдерживаться, беспомощность жертв провоцирует насилие, начинают вышибать двери, врываться в дома, убивать сопротивляющихся мужчин и насиловать их жен и дочерей…

      Такие частенько выволакивают женщин на улицу, чтобы насиловать при свете солнца. Люди озверели от тяжелой жизни, а на войне, где видят смерть на каждом шагу, перестают ценить жизнь даже свою, а уж чужую так и вовсе…

      – Надо уходить, – сказал он резко. – Мы не должны этого допускать!

      Армстронг возразил:

      – Как?.. Они уже еле на ногах стоят!.. Пока весь бочонок не осушат, никто и ухом не поведет… В жаркой пустыне, ха-ха-ха, у всех пересохли внутренности, теперь всю оставшуюся жизнь будут заливать жар вином и пивом!

      – Осушат бочонок? – переспросил Гай саркастически.

      – В нем уже меньше четверти, мой лорд!

      – В подвалах найдется еще, – сухо заметил Гай.

      – Придется подождать, – сказал Армстронг с сочувствием. – Ладно, я пока схожу за вином. А то мы как не люди…

      Потом они лежали на прогретой за день земле, подложив охапки сена, пили чудесное вино и смотрели на звезды. Правда, Армстронг однажды отлучился, а вернулся с блудливой улыбкой и расстегнутыми штанами, и Гай с горечью понял, что по крайней мере у одного дома двери все-таки выломали, не зря же с той стороны слышен женский плач, тихий и безнадежный.

      Он чувствовал, как медленно уходит звериная усталость, накопившаяся за долгие годы непрерывных боев, непрестанного ожидания нападения в ночи, когда каждая мышца на пределе, когда все на зверином чутье, когда постоянно ждешь удар и ежесекундно готов ответить двумя.

      – Ладно, – сказал он, – сегодня отдыхаю, завтра на рассвете ухожу.

      Армстронг пробормотал сонно:

      – Да, уже пора… Хотя на рассвете рановато, все перепились…

      – Я ухожу, – казал Гай твердо, – а остальные как хотят. Это не мой отряд, я за него не отвечаю.

      – Но все привыкли считать вас командиром, – возразил Армстронг. – Хоть мы и собрались кто откуда.

      – Кто в самом деле считает меня командиром, – сказал Гай, – тот пойдет со мной. Мы же не в бой посланы, а спасаем шкуры и жаждем добраться