Адмирал Ушаков. Леонтий Раковский

и усадил поговорить – расспросить о Питере, об Адмиралтейств-коллегии: что там слыхать, какие последние новости.

      В кабинете Клокачева Федор Федорович застал какого-то капитана 1-го ранга.

      Ушаков сразу увидал – это был нерусский офицер, поступивший, должно быть, к нам на службу. Он был черен. Волосы отливали синевой. Большой нос с горбинкой и черные, как маслины, глаза. По глазам видно, что дурак: их выражение баранье. Напыщенное лицо самодовольного глупца.

      Клокачев познакомил их.

      – Войнович, – отрекомендовался незнакомый капитан.

      Узнав его фамилию, Ушаков вспомнил – о Войновиче ему рассказывали. Когда-то Марко Иванович Войнович плавал на придворной яхте. Потом командовал Каспийской флотилией. Но с ним случился конфуз: его захватил в плен персидский Ага-Мухамед-хан. И в плену Войнович пробыл целый год.

      Клокачев быстро отпустил Ушакова:

      – Вы устали с дороги. Отдохните денек. Выберите себе из команды корабля денщика, устройтесь, а завтра – за работу! Квартира у вас при казармах. Вашим кораблем временно командует капитан-лейтенант Антон Селевин.

      Ушаков откланялся.

      От адмирала он сразу же пошел на верфь к стапелю, на котором строился его корабль. Федор Федорович хотел посмотреть, как идет работа, и познакомиться со своей командой.

      Подходя к адмиралтейским воротам, Ушаков издалека увидал давно знакомую – еще с воронежских лет – картину. По обеим сторонам громадных ворот толпились бабы, девки и дети. Они держали завернутые в тряпье (чтоб не остыли!) котелки и горшочки со щами и кашей.

      Это семьи «чистодельцев», вольнонаемных мастеров – плотников, купоров, резчиков – принесли обед и ждут полуденной пушки. Они передадут мужьям и отцам еду, а те вынесут им в мешках щепу, которой всегда много на стройке.

      Тут же толкались с лотками и кошелками бабы-торговки.

      Ушаков издалека услышал обычные адмиралтейские звуки – стук кузнечных молотов, скрип блоков, треканье[28] и пение рабочих, перетаскивавших вручную тяжелую кладь.

      Из калитки вышел дневальный боцман – надоело сидеть в тесной и душной каморке.

      – Что вы тут, бабье-тряпье, разгуделись? – беззлобно прикрикнул он на шумевшую толпу.

      – Сам ты – тряпье, сальная пакля!

      – С нока-рея сорвался, что ли? – понеслось в ответ.

      Боцман стоял, смеясь над этим потревоженным муравейником.

      – Пожалуйте, ваше высокоблагородие! – распахнул он перед Ушаковым калитку.

      Антоша Селевин непритворно обрадовался старому товарищу. Он и в капитан-лейтенантском чине, как и в гардемаринском, был такой же «Се-не-левин»: маленький, угреватый, невзрачный.

      – Наконец-то изволили пожаловать, Феденька! – говорил он, обнимая Ушакова. – Заждался я тебя. Меня давно в Таганроге прам ждет. Лучше там командовать прамом, чем в этой пыльной дыре фрегатом! Ну, ваше высокоблагородие, извольте принимать свою посудину!

      И Селевин повел Ушакова к стапелю.

      Как и ожидал Федор Федорович, его «посудина» пока что больше напоминала

28

Трекать – тянуть что-либо вяло, с припевами, со счетом.