Адмирал Ушаков. Леонтий Раковский

на чаек. Милости просим!

      Федя разделся, вошел в знакомую комнату и остолбенел: за столом сидел с Любушкой грек Метакса.

      Ушаков стал мрачным и неразговорчивым. Ему было противно, что Марья Никитишна и Любушка ласковы с этим черноглазым красивым греком, что Любушка весело смеется и шутит.

      Феде казалось, что на него не обращают внимания, обходятся с ним как с малым ребенком.

      После чая девушка принесла карты, но Федя не остался играть, сказав, что завтра, чуть свет, уезжает на неделю в Таврово.

      – Вернетесь – приходите, не забывайте нас, – говорила в дверях Марья Никитишна, провожая гостя.

      Ушаков ничего не ответил. Он только сжал челюсти и подумал: «Как же, ожидайте. Приду!»

      Эту неделю Ушаков работал с остервенением.

      Пришло воскресенье.

      В последнее время Федя по воскресеньям вставал рано, а теперь отзвонили к обедне, а он еще лежал. Лежал и думал все о том же – о женском коварстве…

      Пустошкин уже ушел в город к знакомым, когда Ушаков встал. Подмывало пойти к Ермаковым, но он все-таки остался дома.

      До обеда он рисовал фрегат, а вечером достал из сундука маленький томик Сумарокова. Федя любил эти притчи, где так легко текут слова:

      Прибаску

      Сложу

      И сказку

      Скажу…

      где стихи о моряках:

      Встала буря, ветры дуют,

      Тучи помрачили свет…

      Он листал знакомые страницы, а глаза сегодня ловили иные строчки:

      Изображает ясно

      То пламень во крови

      Тово, кто ждет напрасно

      Взаимныя любви:

      Прохожева обманет

      Текущая вода,

      Тово любить не станет

      Ириса никогда.

      IX

      В середине следующей недели Ушакова взаправду отправили в Таврово с чертежами новых прамов.

      Не хотелось уезжать из Воронежа, но ехал он со странным удовлетворением: как будто кому-то назло. А очутившись в Таврове, не мог дождаться, когда разделается со своим поручением.

      В Воронеж он вернулся только в понедельник.

      Паша Пустошкин сидел дома – чертил.

      – Федя, а о тебе тут беспокоились, – ехидно сказал Паша.

      – Кто?

      – Прибегала Любушка, спрашивала: почему, мол, Феденька не приходит? Здоров ли?

      – Да ну, брось шутить! – нахмурился Ушаков.

      – Ей-ей, не шучу! Прибегала!

      – Давно?

      – В пятницу.

      Ушаков посветлел.

      Эта неделя тянулась у него дольше всех других: не мог дождаться конца. В воскресенье утром пошел знакомой дорогой в милую Чижовку. Шел, полный обиды. Шел не торопясь, но в то же время хотелось скорее-скорее…

      Открыла сама Любушка:

      – Феденька, голубчик! Пришел!

      Она кинулась к нему и неожиданно поцеловала в холодную щеку.

      Ушаков окончательно опешил.

      Любушка тормошила его, стащила с него шинель, повела в комнату.

      Ушаков сразу приметил: дверь в комнату постояльца была раскрыта настежь.

      – Грек дома? – насупился он.

      Любушка залилась