Коктейль «Россия». Юрий Безелянский

юности, с лицейских лет. Он свободно говорил по-французски, выучил английский, понимал немецкий язык. Он дышал воздухом европейского Просвещения, Байрон был ему как брат.

      В пушкинское время поехать на Запад было легко, но только не Пушкину. За свое свободомыслие и прочие грехи он был, выражаясь современным языком, невыездной. Не то что в Париж, а даже и в Пекин, куда направлялась российская дипломатическая миссия, его не пустили. Запретным местом был для него и Кавказ. Ему удалось доехать только до речки Арпачай, служившей границей между Россией и Турцией. «Арпачай! наша граница… – писал Пушкин не без волнения. – Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою… Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России».

      Легко представить эту картину и печально разочарованного поэта. Россия как магический круг, за пределы которого нельзя выскользнуть. Конечно, служи Пушкин, скажем, по ведомству Бенкендорфа (что ему активно предлагали, но он все эти предложения отверг), то поэт не только увидел бы берег турецкий, но и бродил бы по набережным Сены и Темзы. Но… Как с горечью написал Василий Жуковский после смерти поэта всесильному Александру Христофоровичу Бенкендорфу о тяжелой участи Пушкина: «Ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу».

      Интересное определение нашел Пушкину писатель Амфитеатров – «святогрешный!». Святой и грешник одновременно, ибо «в народном представлении без греха живет только Господь Бог на небесах».

      «Пушкин, – писал Амфитеатров, – тип русского святогрешного праведника: огромная широкая душа, смолоду бесстрашно открытая опыту всякой страстной земной греховности; а чем взрослее, чем зрелее, тем, шаг за шагом, ближе к просветленной жизни лучами самопознания, через моральную и религиозную поверку своего бытия. Поэт, написавший „Воспоминание“ („Когда для смертного умолкнет шумный день“), уж не грешник, а сегодня покаянен, завтра – почти готовый беглец от мирской суеты и, может быть, уже искатель заоблачной кельи, в соседстве Бога, на царственном шатре Казбека…»

      Но до кельи Пушкин не дошел. На пути к ней вышла дуэль… Убитый во цвете творческих сил, Пушкин породил лавину легенд и мифов. Все бросились вспоминать и писать СВОЕГО Пушкина.

      До, во время и после

      Среди архивных бумаг Владислава Ходасевича есть множество высказываний о Пушкине. Вот одно из них: «„Русская литература началась с Пушкина“. Вздор. Она им кончилась. От былин и песен до Тредияковского, Ломоносова – этап. От Ломоносова до Державина – другой. От Державина до Пушкина – третий. Уже „плеяда“ ему сотрудничала – небольно. После него – одно вращение вокруг „солнца“ все по тому же кругу. Ни у одного из последующих нет ничего, что, хотя бы в зародыше, не было уже в Пушкине…»

      Не