Вокзал потерянных снов. Чайна Мьевиль

полоска свободного места. Были планы построить еще одну станцию вслед за этой, и соответственно рельсы проложили прямо по лесу. Были даже гипотетические, абсурдные проекты класть рельсы на сотни миль к югу или к западу, чтобы связать Нью-Кробюзон с Миршоком или Толстым морем.

      Но потом деньги кончились. Случился какой-то финансовый кризис, рухнула какая-то спекулятивная пирамида, какая-то торговая сеть не выдержала давления конкуренции и хлынувшего потока дешевой продукции, которую никто не покупал, – и проект умер в зародыше. Поезда по-прежнему доезжали до Холма, зачем-то простаивая здесь по несколько минут, прежде чем вернуться в город. Строевой лес быстро отвоевал территории в южной части безлюдной застройки, поглотив пустой безвестный вокзал и ржавеющие рельсы. Пару лет поезда приходили в Холм пустыми и безмолвными. Но потом начали появляться редкие пассажиры.

      Пустые оболочки огромных зданий начали заполняться. В район стала помаленьку вселяться деревенская беднота из Зернистой спирали и Нищенских предгорий. Разнесся слух о том, что это район-призрак, который не входит в поле зрения парламента и в котором налоги и законы – такая же абстракция, как и система канализации. Этажи были пронизаны грубыми сваями из ворованной древесины. Над мертворожденными улицами тускло мерцали очертания бетонных домов-коробок с крышами из рифленого железа. Жилые кварталы разрастались, как плесень. Здесь не было ни газовых фонарей, предохранявших от удара ножом по ночам, ни докторов, ни работы, и все же не прошло и десяти лет, как весь этот край оказался густо заполнен самодельными домишками. К нему приклеилось название Расплевы, что отражало беспорядочность его очертаний: все эти вонючие трущобы, казалось, были разбрызганы, как какашки, с неба.

      Пригород был вне досягаемости нью-кробюзонских муниципальных властей. Здесь создалась зыбкая альтернативная инфраструктура: стихийно возникшая сеть почтовых служащих, инженеров-сантехников и даже какое-то подобие законов. Но все эти системы были неэффективными и неполными. Потому что чаще всего ни милиция, ни кто другой в Расплевы не проникали. Связь с внешним миром осуществляли только регулярные поезда, подходившие на станцию Холм, где непонятно почему поддерживался образцовый порядок; да еще банды вооруженных людей в масках иногда появлялись по ночам, чтобы грабить и убивать. Дети расплевских улиц особенно рисковали подвергнуться варварской расправе.

      Обитатели трущоб Собачьего болота и даже Худой стороны считали посещение Расплевов ниже своего достоинства. Нью-Кробюзон даже не считал Расплевы своей частью – так, странный маленький городишко, который без спроса прижился на теле мегаполиса. Он не имел денег, чтобы привлечь сюда какую-либо промышленность – легальную или нелегальную. Преступления в Расплевах были всего лишь мелкомасштабными выражениями отчаянного желания выжить.

      Но было в Расплевах нечто, что привело Айзека на его негостеприимные улицы. Ибо в последние тридцать лет это было нью-кробюзонское гетто, в котором жили гаруды.

      Лин смотрела