Вокзал потерянных снов. Чайна Мьевиль

ночи.

      В этом городе те, кто похож на меня, совсем не такие, как Я. Однажды я уже совершил ошибку (я был усталым, напуганным и не надеялся на помощь), усомнившись в этом.

      Я искал убежище и ночлег, надеясь найти еду, тепло и временное отдохновение от пристальных взглядов, которые преследовали меня на каждом шагу, по какой бы улице я ни направился. Я увидел едва оперившегося птенца, который беззаботно носился по узким проулкам между бесцветными домами. У меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Я окликнул его, моего юного сородича, на языке пустыни… Он уставился на меня, а затем распустил крылья, открыл клюв и расхохотался каким-то нестройным смехом.

      Он обругал меня на своем каркающем зверином диалекте. Глотка его противилась звукам человеческой речи. Я окликнул его, но он, наверное, не понял. Обернувшись назад, он что-то прокричал, и изо всех городских щелей, словно зловредные для всего живого духи, к нему стали подтягиваться многочисленные беспризорные дети человеческой расы. Этот ясноглазый птенец показывал мне разные жесты и кричал вдогонку бранные слова, которые я из-за быстроты речи не смог разобрать. А потом его приятели, эти чумазые хулиганы, эти опасные, доведенные до звероподобного состояния, безнравственные маленькие твари со сплющенными лицами и драными штанами, заляпанными соплями, слизью и городской грязью, эти девчонки в грязных рубахах и мальчишки, одетые в пальто не по размеру, набрали с земли камней и забрасывали меня ими, пока я лежал в темноте, спрятавшись за прогнившей притолокой.

      И птенец, которого я не могу назвать гарудой, оказавшийся всего лишь человечишкой с ободранными крылышками и перьями, мой маленький потерянный собрат, тоже бросал камни вместе со своими товарищами, смеялся, разбивая окна над моей головой и называя меня плохими словами.

      И когда на мою подушку из облупившейся краски посыпался град камней, я понял, что такое одиночество.

      С тех пор я знаю, что мне придется жить в полной изоляции, без всякой отдушины. Что я не смогу поговорить на родном языке ни с одной живой душой.

      Я приобрел привычку бродить одиноко после наступления ночи, когда город затихает и погружается в себя. Я хожу как незваный гость, в его солипсистском сне. Я вышел из тьмы и питаюсь тьмой. Ослепительная яркость дикой пустыни становится похожа на легенду, которую я слышал когда-то давно. Я становлюсь ночным существом. Мои представления о жизни меняются.

      Я выхожу на улицы, которые извиваются, словно темные реки, текущие меж пещеристых кирпичных скал. Бледно мерцает луна в окружении своих маленьких сверкающих дочерей. Холодные ветры черной патокой сползают со склонов холмов и гор, опутывая ночной город мусорными вихрями. Я хожу по улицам вместе с бесцельно порхающими обрывками бумаги и пыльными метелями; пылинки, словно заблудшие воры, проникают под карнизы и в дверные щели.

      Мне вспоминаются пустынные ветры: хамсин, который, подобно бездымному огню, опустошает земли; фен, который, словно из засады, выскакивает из-за раскаленных