Перстень Тамерлана. Андрей Посняков

хромала.

      – Скоморох кто тут? – немного помолчав, спросил стражник.

      – Ну я скоморох, – лениво ответил Ефим. Раничев удивился – вот вам, пожалуйста, еще одно погоняло.

      – А скоморох, так спой чего-нить, – предложили сверху. – Понравится песня, глядишь – и спущу вам баклажку.

      – И сигаретку не забудь.

      – Песню, говоришь? Ну слушай…

      Святый Егори-и-ий… —

      затянул Ефим неожиданно звучным приятным голосом.

      Взял ключи златы,

      Пошел в поле,

      Росу выпустил.

      Росу теплую,

      Росу мокрую…

      Последний куплет – или припев – повторялся, и Раничев тоже подпел, с подвыванием, на манер Дэвида Кавердейла:

      Росу теплу-у-ю,

      Росу мокру-ую.

      Так дальше и пели – на два голоса. Когда песня закончилась, стражник наверху одобрительно кашлянул:

      – Ловите!

      Вот и баклажка… Небольшая, плетеная. Ефим Гудок беззвучно поймал ее, сунул горлышком в рот Феофилу… Тот заплевался:

      – Водицы бы!

      – Ну что было, – захохотал сверху страж. – Выпьете, свистнете – я веревку спущу – баклажку привяжете. – Он громыхнул крышкой.

      – На, пей, Иване!

      Раничев нащупал протянутую флягу – берестяная! – в музее-то полно такой посуды было, плетеной из березы да липы, отпил… и закашлялся. Понял теперь, почему Феофил снова водицы просил – в баклажке-то не вода, бражка оказалась! Ух и ядреная же!

      – А ничего, – заценил Иван. – Сейчас напьемся, забуяним.

      – Не с чего тут напиваться, – засмеялся Ефим. Помолчал, забрав флягу, потом спросил: – А ты, Иван, где так петь выучился? Не скоморох ли часом?

      – Не, не скоморох. – Раничев хохотнул. – Мы в «Явосьме» играли с ребятами, может, слышал?

      – Играли? А говоришь – не скоморох! – радостно воскликнул Ефим. – Ну удивил, друже. – Подобравшись ближе, он от души хлопнул Раничева по плечу. Хорошо – по здоровому. Затем вдруг наклонился к уху, зашептал с опаской: – Плохи твои дела, друже, вот что скажу.

      – Да я уж и сам гляжу…

      – Глядишь, да не все видишь… Смекай – вот приволокли тебя от Колбяты – и сразу стража поставили, а ране-то, до тебя, никаких стражников не было, буде случайный кто снаружи мимо пройдет. Значит – нужон ты им, Иване! Рассказывай, чего учудил, может, помогу чем?

      – Ничего я такого не чудил. – Раничев пожал плечами. – Только, похоже, хотят на меня убийство повесить. Серебро какое-то спрашивают да эти, как их, грамоты.

      – Грамоты? Во-он что-о… Наверное, переписные грамоты… А говоришь, ты не ордынец? Нехорошие дела, ой, нехорошие…

      – Да что ты все заладил, Ефим, нехорошие да нехорошие. Что делать-то будем? Думаю, и тебе с Феофилом здесь задерживаться резону нет. Была б возможность – ушли бы?

      – Да не уйдешь отсюда, сколь тебе говорить?

      – Ну тогда сидите, дожидайтесь черт знает чего. Чем зря сидеть, давно бы подкоп, что ли, выкопали… Хотя, конечно, тут доски… А этот, стражник, он ведь, кажется, веревку спустить