Пациентка. Родриго Кортес

то, что ее мучало больше всего:

      – Я боюсь себя, мистер Левадовски.

      – А что случилось? – нахмурился терапевт.

      – Недавно я стреляла в человека.

      Левадовски замер. В таком ему еще не признавались.

      «В полицию позвонить?»

      – Убить не убила, – со вздохом продолжила Нэнси, – только ранила… но мне страшно.

      Левадовски шумно глотнул.

      – И… чего вы боитесь?

      – Мне хочется выстрелить еще раз. А я знаю, что это грех.

      Левадовски тряхнул головой и возбужденно зашагал по кабинету.

      – Я так и знал…

      – Что? – приподнялась на кушетке Нэнси. – Что вы знали?

      – Пистолет, – резко остановился он. – Вы никогда не задумывались о том, что пистолет имеет фаллическую форму?

      – Чего? – широко открыла глаза и растерянно моргнула Нэнси.

      – Закройте глаза и слушайте, – властно распорядился терапевт и с воодушевлением продолжил: – Вы, а точнее, ваше детское начало, Нэнси, пытается присвоить себе типично мужские функции.

      – А-а-а…

      – Молчите! Я еще не кончил.

      Нэнси послушно сомкнула губы и превратилась в слух.

      – Так вот. В то время, как ваше взрослое начало, точно знающее о своей нормальной женской судьбе, боится и отговаривает вас от необдуманных действий, ваше детское начало до сих пор отчаянно завидует отцу и братьям, – голос терапевта все возвышался и возвышался, поднимаясь до самых патетических нот, – завидует их мужской силе, их власти и отваге, самой их фаллической природе…

      Нэнси опасливо приоткрыла один глаз. Скотт Левадовски стоял к ней лицом, но ее не видел. Уставясь куда-то вверх, под потолок, он так энергично взмахивал руками, словно пытался жестами выразить всю красоту и мощь возбужденных мужских гениталий.

      Она терпеливо ждала – пять минут, десять, пятнадцать, а он все говорил и говорил, все громче и громче, пока наконец его голос не возвысился почти до фальцета.

      – Вам не нужно завидовать фаллосам, Нэнси! Вам нужно просто понять и принять свою женскую природу! Свою подчиненность, если хотите… и даже, я не побоюсь этого слова, свою вторичность! Только тогда вы постигнете счастье и гармонию! Только тогда!

      Нэнси криво улыбнулась, а терапевт вдруг словно пришел в себя, растерянно огляделся и машинально поправил сбившийся на сторону галстук.

      – Все. Приходите завтра и лучше, если прямо с утра. До свидания, миссис Дженкинс. И, кстати, вы оставили моей секретарше чек?

* * *

      От мистера Левадовски, получив недвусмысленное поощрение всего, что делает, Салли вышел необычно воодушевленным. Не теряя времени, он съездил на прежнее место работы, после недолгой, но весьма экспрессивной дискуссии получил у грека полный расчет, а затем, разминувшись с новеньким «Фордом» Нэнси Дженкинс всего-то на две-три минуты, выехал из Хьюстона.

      Вдоль дороги голосовали бесчисленные, разодетые во все яркое, словно канарейки, шлюхи, но Салли только улыбался и проезжал мимо. В день отгула он себе наметил дела поважнее случайных встреч.

      Во-первых,