Кукушка. Дмитрий Скирюк

бородатого: начальник стражников, почуяв, что становится участником уличного представления, совсем рассвирепел.

      – Что? Проклятые менапьенцы! Насмехаться над представителем порядка? Canaille! Эй, – обернулся он, – ребята! Взять его! И этих, – указал он на мальчишку с девочкой, – тоже взять!

      Фриц был как во сне. Ему опять показалось, что сбывается его самый страшный кошмар. Страх ворочался в груди, мысли разбегались веером. Если его сейчас арестуют и дознаются (под пыткой или так), кто он такой, сразу пошлют за тем священником, и тогда не миновать костра, несмотря на юные года.

      Возможно, кукольнику удалось бы всё уладить миром – золото, как известно, открывает все двери, а он как раз увещевал стражников принять «скромный подарок», но тут Фриц окончательно потерял голову, вскрикнул, сорвался с места и бегом метнулся прочь.

      А следом припустила и Октавия.

      Всё смешалось. Толпа загудела и пришла в движение. Корону не любили – это раз. К тому же испанцу не следовало обзывать кого-то в этом городе канальщиком, а уж тем паче менапьенцем: такого в Брюгге не прощали – это два. Поняв, что в уговорах нету смысла, бородатый кукольник махнул рукой на балаган, воспользовался суматохой и тоже рванул вдоль набережной за детьми – это, если доводить до красивых чисел, было три. Альгвазилы бросились наперехват: «Расступись! Расступись!», один споткнулся, и народ раздался в стороны, чтоб никого не ранило упавшей алебардой. Тачку и сундук опрокинули. Последний стражник, пробегая, рубанул актёрский балаган – дощечки треснули, ткань смялась – и побежал за остальными.

      Мальчишка мчался, не разбирая дороги, ныряя под прилавки и сшибая лотки. Услышал сзади тоненькое «Фриц! Фриц!», обернулся и увидал Октавию: чепчик с неё слетел, рыжие кудряшки вились по ветру, башмачки стучали, словно колотушка. Он задержался: «Руку! Давай руку!»

      Схватились, побежали вместе. Сзади – брань и топот. Кое-кто пытался поймать их, но мальчишка, маленький и юркий, как мышонок, всякий раз нырял под руку или уворачивался. Некоторые, наоборот, нарочно заступали преследователям дорогу, опрокидывали бочки, горшки и корзины. Переполох поднялся невообразимый. Погоня превратилась в свалку. Одна торговка передвинула свою тележку с зеленью, зазвала рукой: «Сюда, ребятки!», и они свернули в переулок. Пробежали его насквозь, выскочили на набережную прачек и рванули дальше меж корыт, лоханей и развешанного, выстиранного, хлопающего на ветру белья. Чья-то рука ухватила мальчишку за рубаху: «Эй, малец! Куда?» – Фриц лягнул его, упал и покатился по мостовой. Руку девочки пришлось выпустить. В какой-то миг они снесли рогулину с верёвкой, мокрые простыни рухнули и накрыли обоих, как свинцовые листы. Пока позади чертыхались и ёрзали в поисках выхода, Фриц уже выбрался и огляделся.

      Путь впереди был перекрыт. Одним глазом он видел, как Октавия с визгом отбивается от грудастой крикливой тётки, у которой они, оказывается, опрокинули корыто, а другим – как сзади, криками и кулаками расчищая путь, несётся кукольник. Барба был страшен: без шляпы,