В метре друг от друга. Рейчел Липпинкотт

По крайней мере, что-то, чего стоит ждать.

      Прижимаюсь лбом к прохладному стеклу – поскорее бы этот мир укрыло белым одеялом. Снег я не трогал с тех пор, как мама в первый раз отправила меня в первоклассную, самую передовую больницу, где мне предстояло стать подопытной морской свинкой и испытать на себе новейшее экспериментальное средство для борьбы с B. cepacia. Заведение находилось в Швеции, и лекарство доводили там до совершенства полдесятка лет.

      Судя по тому, что через две недели меня отправили домой ни с чем, до совершенства им было еще далеко.

      О пребывании там в памяти почти ничего не осталось. Поездки в больницы всегда ассоциируются с белым. Белые больничные простыни, белые стены, белые халаты – все смешивается воедино. Но я помню горы снега, который шел и шел, пока я там находился. Такого же белого, но менее стерильного. Настоящего. Я мечтал о том, как поеду кататься на лыжах в Альпы, – и к черту эту легочную функцию. Но пока приходилось довольствоваться прикосновением к тому снегу, который лежал на крыше арендованного мамой «Мерседеса».

      – Уилл. – Ее строгий голос врезается в мои грезы о свежей мягкой белизне. – Ты слушаешь?

      Она что, издевается?

      Я поворачиваю голову, смотрю на нее и доктора Хамид и качаю головой, как та игрушка, хотя и в самом деле не слышал за все время ни слова. Они обсуждают результаты моих первых, после начала пробного курса, тестов. Прошла неделя или около того, но, как обычно, ничего не изменилось.

      – Нужно набраться терпения, – говорит доктор Хамид. – Первая фаза клинических испытаний на людях началась всего лишь восемнадцать месяцев назад.

      Я смотрю на мать – она внимает доктору, энергично кивает, и ее короткие светлые волосы прыгают вверх и вниз. Интересно, за какие ниточки ей пришлось подергать и сколько денег выбросить, чтобы устроить меня сюда.

      – Мы наблюдаем за ним, но Уилл должен помочь нам. Должен свести к минимуму посторонние влияния. – Доктор смотрит на меня, и ее худощавое, тонкое лицо серьезно. – Уилл, риск перекрестной инфекции еще выше сейчас…

      Я не даю ей закончить:

      – Не кашлять на других больных. Понял.

      Она хмурится, и ее черные брови ползут вниз.

      – Держаться на удалении так, чтобы исключить возможность прикосновения. Ради их и твоей безопасности.

      Поднимаю руку жестом клятвенного обещания и произношу слова, которые можно, наверно, считать девизом всех больных кистозным фиброзом:

      – Всегда полтора метра.

      Доктор Хамид кивает:

      – Ты понял.

      – У меня B. cepacia, так что этот разговор бессмысленен. – И в ближайшее время положение не изменится.

      – Ничего невозможного нет! – уверенно говорит она.

      И моя мама тут же подхватывает:

      – Я верю. И ты тоже должен верить.

      Я широко улыбаюсь, показываю аж два больших пальца, а потом поворачиваю их вниз и стираю улыбку. Какая чушь.

      Доктор Хамид прокашливается и смотрит на мою маму:

      – Ладно. Я вас оставлю.

      – Спасибо, доктор. – Мама пожимает ей руку с таким энтузиазмом,