Черная вдова. Анатолий Безуглов

смотрел на жену.

      И Лена вдруг почувствовала, что твердой уверенности на этот счет у нее нет.

      Она почему-то представила себе не отца, а бабушку. Бабу Лику, Леокадию Модестовну. Властную, надменную старуху, которая в свои восемьдесят лет ходила прямо, гордо неся красивую седую голову. И этот вензель на футлярах – Леокадия Гоголева – ассоциировался у Лены с чопорностью и загадочностью матери отца.

      Баба Лика занимала отдельную комнату – самую светлую в квартире. Лену приучили входить к бабушке только с ее разрешения. Но Лену туда и не тянуло, хотя у Леокадии Модестовны было множество диковинных, красивых вещей. Ширма, обтянутая шелком, разрисованная хризантемами; фарфоровый божок с монгольским лицом, который долго качался, если его тронуть; веер из черных пушистых перьев; негритенок в чалме, атласных шароварах и с серебряной саблей в руке; альбом семейных дагерротипов в красном сафьяновом переплете.

      Баба Лика редко выходила из своего обиталища. Она словно презирала мир настоящего, оставаясь в своем прошлом.

      В дни бабушкиных именин (не рождения, а именин!) отец с утра просил Лену одеться понаряднее и навестить Леокадию Модестовну с поздравлением. Старуха сидела у окна в кресле в торжественном темном платье из кастильских кружев. Она, касаясь холодными сухими губами лба девочки, говорила:

      – Спасибо, моя милая… – и закрывала глаза, словно засыпала.

      Лена, боясь нарушить малейшим звуком ее забытье, тихо удалялась.

      Месяца за три до смерти – Лене тогда было пятнадцать лет – баба Лика неожиданно сама пригласила ее в свое логово (так про себя называла девочка комнату старухи). Усадив внучку на старенькое канапе, она достала резной, инкрустированный перламутром и серебром ларец, открыла его ключом, висевшим на шнурке на шее.

      – Елена, – торжественно проговорила Леокадия Модестовна, – это все достанется тебе…

      Негнущимися, малопослушными пальцами она разложила на диванчике красивые футляры с золоченой монограммой.

      – Что это? – наивно спросила девочка.

      – Посмотри…

      На лице бабушки, пожалуй, впервые промелькнуло что-то наподобие улыбки.

      Лена осторожно открыла длинный футляр. И замерла, очарованная красотой золотого колье и перстня, усыпанных драгоценными камнями.

      – Шпинель, – дотронулась до самого крупного из них искривленным ревматизмом пальцем старуха. Камень таинственно чуть желтовато искрился лучиками, исходившими из его глубины. – А это – бриллианты… Бразильские…

      Они венчиком окружали шпинель.

      В других коробочках были сережки, тоже с бриллиантами; еще один перстень из платины с изумрудом; золотой кулон в виде сердечка, выложенного по краям кроваво-красными рубинами и крупным бриллиантом посередине, а также – что больше всего понравилось Лене – браслет из золота с голубой эмалью и александритами.

      Дав насладиться девочке этой завораживающей красотой, старуха сложила драгоценности в ларец, заперла его и сказала:

      – Когда я умру, а это будет скоро…

      – Что