В любви и на войне. Лиз Тренау

лицами. Человек с повязкой на глазу сидел рядом с бледной, какой-то измученной супругой. Руби заметила еще одну одинокую даму, высокую, довольно эффектную, с блестящими каштановыми волосами, подстриженными под боб-каре, как у кинозвезды, в огненно-красном жакете и шляпке с яркими полями в тон. Красный? На кладбища? Как неподобающе! Слава богу, она, кажется, едет в другом вагоне.

      Находясь в группе, Руби чувствовала себя еще более одинокой и в который раз пожалела, что не нашла в себе мужества отказать Альберту в этой просьбе. Она оказалась сидящей напротив супружеской пары, которая жаждала поговорить о двух сыновьях, убитых с разницей в год, на полях Фландрии.

      – Они отдали свои жизни за короля и страну, – сказал мужчина. – Это единственное, что нас утешает.

      – Мы хотим найти их могилы, – скорбно добавила его супруга. – Чтобы сказать им, насколько мы… – она не закончила, высморкавшись в платок.

      – Не нужно так убиваться, – пожурил ее муж, сжимая руку женщины. – Я же говорил тебе, мы должны быть сильными.

      Руби словно снова была с Альбертом и Айви.

      К концу поездки Руби знала все об их мальчиках. Она ничего не имела против, только вздохнула с облегчением. Пара казалась настолько поглощенной собственной утратой и гордостью, что они не задали ей ни одного вопроса. Или, возможно, они просто были вежливы. Она боялась, что не сможет сохранить самообладание, если кто-то станет выражать ей свое сочувствие. «Это касается только нас с Берти», – сказала она себе.

      Теперь, когда Руби стояла на палубе корабля в лучах солнца, она ощутила душевный подъем. Недели ожидания и почти парализующее беспокойство практически отпустили ее. Небо было безупречно голубым, на море – легкая рябь от слабого бриза. Бодрящий запах моря, соли и водорослей, который она вдохнула, как только вышла из вагона, теперь смешивался с запахом свежей краски и корабельного лака.

      Последний раз Руби была на воде на искусственном озере в парке Крайстчерч, тогда же она обнаружила, что ее пугает неустойчивость небольшой гребной шлюпки. Но сейчас она чувствовала под ногами прочность и надежность этого корабля, и ей с трудом верилось, что они уже не на суше. Огромная серо-белая чайка приземлилась на перила прямо перед ней и, склонив голову набок, вопросительно уставилась на нее пронзительно-желтым глазом.

      – Привет, птица, – сказала Руби. – Боюсь, у меня для тебя ничего нет.

      Далеко внизу на пристани матросы как раз оттаскивали деревянные сходни от борта корабля. Огромные канаты, толщиной с руку взрослого мужчины, крепились к каждому краю сходней, и матросы принялись сноровисто за них тянуть. Их крики потонули во внезапном оглушительном реве корабельного гудка, от которого, казалось, вибрировало все ее тело. Чайка улетела, оставив со страху большое белое пятно на сверкающем лаке поручня.

      Пушистое перо, кружась, опустилось на палубу, и Руби подняла его, повертела в пальцах, удивляясь его изяществу. Но потом вспомнила,