Прощальный подарок Карла Брюллова. Юлия Алейникова

А вам знаком новый приятель вашей дочери, некий московский коммерсант?

      – Приятель? Московский коммерсант? – тут же забывая про трудовые руки, заволновался Николай Михайлович. – Первый раз слышу. Леля ничего не говорила. А кто он? Боже мой, она, конечно, совершенно взрослая девица, но при этом невероятно легкомысленная… Эти ее знакомые, кавалеры… Поклонники… Сколько раз я говорил Мусе, чтобы строже за ней следила… – бормотал озабоченно Николай Михайлович.

      Больше с Николаем Пичугиным беседовать было не о чем.

      – Муся! Муся! – едва закрыв за сыщиком двери, звал Николай Михайлович. – Где ты?

      – Господи, Коля, разве можно так кричать? Клава едва банку с солью в кастрюлю не уронила. Что еще стряслось?

      – Еще? Нет, еще ничего не стряслось! – исключительно выразительно выкрикивал каждое слово Николай Михайлович. – Хватит того, что уже есть. Зачем, я спрашиваю, зачем ты вызвала милицию? Ну кто тебя просил? Ну как это пришло в твою голову из-за двадцати рублей беспокоить рабоче-крестьянскую милицию?

      – Ну что же тут такого? Нас же ограбили, а они должны следить за порядком. А если бы они унесли что-то ценное?

      – Единственное, что у нас есть ценного, висит посреди комнаты замазанное безобразным пейзажем с коровами, на эту дрянь даже последний жулик не покусится, да и рама на картине простая, деревянная. А все остальное – хлам!!!

      – Коля, но они влезли среди бела дня! И потом, тебя не было дома, а если бы в это время вернулась Леля или Андрюша? Что мне было делать? – укоризненно выговаривала мужу Мария Григорьевна. – Коля, скажи мне просто, что случилось?

      – Просто? Сказать просто? – не желал успокаиваться Николай Михайлович. – Говорю просто. Милиция к нам ходит теперь как на службу. Они уже все пронюхали про наше семейство, про батюшкино состояние. Даже про золотые слитки!

      – Коля, они же пропали!

      – И что? Теперь мы для них буржуи недобитые! Я столько работал, столько добивался признания меня пролетарским художником. Малевал всякую пакость, портреты этих наркомов, председателей, комиссаров. Этих выскочек. Этих упырей! А гигиенические плакаты? Да мои отец и дед, наверное, в гробу перевернулись!

      – Коля! – испуганно воскликнула Мария Григорьевна, закрывая рот руками.

      – А-А! Не могу, надоело! – Топнул ногой Николай Михайлович. – Могу я в собственном доме дать волю чувствам?

      – Но ведь Клава? – чуть не плача, заметила шепотом Мария Григорьевна.

      – А что Клава? Упыри и есть. С меня прошлой зимой цигейку сняли, душегубы. А на рынок пойдешь, только успевай кошелку к сердцу прижимать, того и гляди выхватят или кошелек украдут, – выглядывая из кухни, по-свойски влезла в разговор домработница. – Так их, Николай Михайлович, иродов, чтоб им всем ни дна ни покрышки.

      – Успокойся, Коля, пойдем, я дам тебе капли. Приляжешь, – суетилась вокруг мужа Мария Григорьевна.

      – Лучше коньяку. Стакан! – слегка пошатываясь,