Красное одиночество. Павел Веселовский

вдруг сделала усилие, приподнялась на локте и схватила его за предплечье:

      – Ты… ты Густафссон? Ты настоящий Густафссон? Ты… мужчина?

      Он медленно покачал головой:

      – Ни то, ни другое. Я был мужчиной, но та жизнь давно закончилась. Тебе лучше прилечь…

      Но она держала его с цепкостью горячечного больного:

      – Но… тогда кто же ты? Откуда я тебя знаю? Я видела твоё лицо раньше… или почти твоё… портрет в кабинете профессора… его сын… ты сын…

      Менай, все это время державший ладонь прижатой к её шее, выразительно посмотрел на него и качнул головой: время заканчивалось, жизнь уходила из этого измученного тела.

      – Кто я такой? – спокойно сказал он, – кто я такой? Я будущее этой планеты, полагаю. Это всё, что тебе нужно знать. А теперь отдыхай; немногое можем мы сделать для тебя, но кое-что сделаем.

      Он кивнул Менаю; тот прижал нужные точки на шее, затылке и под челюстью женщины – она немедленно обмякла в его руках, задышала мягче, спокойнее.

      – Она больше не очнётся, брат, – тихо сказал Менай.

      – Да. Как и весь их мир, Менай… Нам пора, дети; зовите всех, скоро пойдёт дождь. Мы отплываем!

* * *

      Чёрная, жирная туча наплывала на материк. На песке лежала маленькая, скрюченная женщина; возле её головы пробежал совсем крошечный, ярко-фиолетовый краб со смешным, похожим на расчёску гребнем по спине; он остановился на секунду, словно бы принюхиваясь, потянулся усиками к бледному, в пятнах лицу… но женщина глухо застонала, пошевелила губами – и краб умчался по своим делам. В такую бурю лучше забиться куда-нибудь под камень.

      Горько-солёный ветер трепал редкие пряди рыжеватых волос, глаза женщины были закрыты. Никакой боли она уже не испытывала; сознание её, уже отделённое от тела, блуждало в манящих, предвещающих радость потёмках. Где-то там, за шелестящими стеблями подсолнечника, в калейдоскопе солнечных лучей, её дожидался, присев на корточки и расставив для объятий большие, сильные руки, кто-то улыбающийся, родной, бесконечно далёкий.

      На песок упали первые тёплые, ласковые, дымящиеся капли.

      Красноярск, 2016.

      Роман тысячелетия

      Солнечный проспект рассекал огромный город на две равные части, чертя тунгусскую просеку в камне. Начиная свой разбег у подножия древнего, миллионы лет назад потухшего вулкана, проспект сохранял асфальтовую прямоту вплоть до набережной залива. Там он спотыкался о россыпь магазинчиков с мороженым и чипсами, мозаику ларьков с конфетти шипучих напитков, развалы торговцев сигаретами, календариками и статуэтками Святого Антония в одну сотую натуральной величины. Проспект замедлялся в пешеходной своей части, утрачивал однозначность, дробился о ступеньки, чтобы снова набрать строгость и силу направления – вдоль по гигантскому вантовому мосту, одному из красивейших в Европе. Мост перепрыгивал воздушные мили, небрежно опираясь ажурными колоннами на череду островков, застроенных аттракционами, и уходил в туманную даль – на другую сторону залива.

      Пожилой джентльмен с тросточкой, сухощавый, благородно седой, не спеша двигался к этому