Человэльф. Вадим Иванович Кучеренко

моей жизни, – говорил капитан, – есть только две святыни: море и игра в кости. Все остальное – от нечистого духа! И я предаю это анафеме.

      Ему говорили, что он богохульствует. А он смеялся, и заявлял, что богохульство – это когда на гранях игральных костей размещают изображения добродетелей, чтобы священники могли предаваться этой забаве без угрозы отлучения от церкви. Когда его упрекали в том, что азартные игры – это порок, и он рискует после смерти отправить свою душу в ад, он отвечал, что единственные пороки, по настоящему осуждаемые Священным писанием – это вино и женщины, а он к ним равнодушен, и, следовательно, его душе ничто не грозит. Когда ему пытались сказать что-то еще, он доставал свой мушкетон и наставлял его зловещее дуло на собеседника, заявляя, что устал от затянувшейся беседы. Это был весомый аргумент, и со временем его оставили в покое самые рьяные поборники нравственности и религии.

      Но не Сатанатос, дух зла. Ведь именно он и разжигал в душе Филиппуса Ван дер Витта эту страсть к игре, чтобы вернее всего погубить ее. Сатанатос давно овладел бы душой капитана, играй тот в карты. Ведь сам он и придумал игральные карты на погибель рода человеческого. Всем известна ужасная судьба графа Биэрди, который играл в карты на деньги даже в воскресенье, когда это было строго запрещено. Теперь несчастный призрак, блуждающий по своему родовому замку Глэмис в Шотландии, осужден играть в карты с самим Сатанатосом до скончания века.

      Но в игре в кости Сатанатос был бессилен и мог рассчитывать только на Его Величество случай. А поэтому он всегда был рядом с Филиппусом Ван дер Виттом, чтобы не упустить этот самый случай. То в образе распутной женщины, которая пыталась его соблазнить. То в виде веселого разгульного собутыльника. Но капитан не поддавался на эти искусы, и Сатанатос отступал, посрамленный, но еще более разозленный и настойчивый.

      Из очередного рейса в Ост-Индию барк капитана возвращался с трюмами, доверху загруженными специями, которые в то время ценились дороже золота. В пути их настиг шторм, и двое суток судно, спустив паруса, было подвластно только стихии. В третью ночь шторм стих. А наутро они увидели, что неведомо каким образом их барк занесло к скалистым берегам Шотландии. Поверхность моря была усеяна обломками погибшего в бурю судна, а вдалеке виднелся одновесельный ялик, в котором находился человек в монашеской сутане. Его подобрали. Незнакомец был высок, худ, черноволос. Сутана на нем была из тонкой шерсти превосходного качества, держал он себя не простым монахом, а как имеющий власть священнослужитель. Поэтому капитан Филиппус Ван дер Витт поцеловал протянутую ему руку с бесценным красным перстнем на безымянном пальце и пригласил священника в свою каюту.

      – Благодарю вас, капитан, – снисходительно сказал тот. – Но у меня есть одна просьба. В мой ялик погружен сундук с золотом. Это золото принадлежит не мне, недостойному сыну церкви, а Ордену святого Игнатия. Пусть ваши матросы перенесут сундук в каюту, которую вы мне отведете,