Полицай. Борис Геннадьевич Цеханович

темноту глаза, пытаясь понять – Где я и что со мной? То ли уже на том свете, то ли ещё на этом? Боли к удивлению никакой не было, а была только сильная слабость и ещё голова ощущалась чугуниной, как в известном анекдоте про Чапаева, здорово саднила и как-будто была сдавлена. Осторожно начал поднимать руку, ежесекундно ожидая оглушительную боль в поломанном теле, даже от такого лёгкого движения, но ничего не произошло. Лишь рука в конце ткнулась в шершавую марлевую повязку на голове, отчего там плеснулась боль совсем небольшой волной.

      – Ага…, – обрадовался на мгновение, – раз перевязан, значит ещё на этом свете…

      И тут же опечалился. Раз боли нет, значит весь переломан и заколотый «до безобразия» обезболивающим. В таком лобовом столкновении и подушки безопасности хрен помогут.

      – И всё-таки – Где я? Если в больнице, то отчего так темно? И почему никакой аппаратуры нет? Вообще непонятно? – Тихонечко подвигал другой рукой – нормально. Обе руки целые…. А как там ноги? Чуть-чуть попытался шевельнуть левой ногой и к своей радостью, нога с готовностью откликнулась. Правая тоже. И уже смело согнул в темноте ноги, чуть потянулся рукой и ощупал их. Они, к моей облегчающей радости, были целые и не перевязанные.

      Вообще, тогда ничего не понятно. Понятно только одно – голова разбита, но судя по плотной повязке, перевязана умеючи.

      – Ну что ж… Повезло. А вот второй точно влетел. Насколько помню, он по-моему и не пристёгнут был, ремня ни хрена не было видно. Значит на глушняк. И машинку жалко, я её только год назад купил. Чёрт, всё-таки надо бы разобраться – Где я? Попытаюсь сходить и найти дежурную медсестру и выясню – Что и как?

      Почти сел на кровати и от такого смелого движения внутри черепа ошеломляюще всплеснулась огненной водой боль, рухнул обратно на спину, отчего в голове вообще что-то взорвалось мгновенной вспышкой и я благополучно занырнул в бессознательное состояние.

      Очнулся во второй раз, как понял, через несколько часов, так как было уже светло. В небольшие окна заглядывали яркие солнечные лучи, которые наверняка на невидимом мне полу начертили чёткие квадраты от оконных переплётов. Но я смотрел только вперёд, боясь пошевелить головой, чтобы снова не обрушить на себя боль. А вот то что я видел перед собой, здорово озадачивало. Я находился не в больнице, а явно в деревенском доме. Слегка всё-таки повернул голову и оглядел помещение, насколько это было возможно из этого положения.

      Точно деревня. И интерьер довольно просторной комнаты носил на себе отпечаток классической музейности и давности. Уж в этом, как коллекционер, я разбирался. Добротная деревянная мебель: крепкий комод, покрытый насыщенным тёмно-красным лаком. Кондовый, обитый чёрной железной лентой в ромбы, зелёный сундук, сверху которого лежало то ли пёстрый половик, то ли самодельное лоскутное одеяло. А сверху гордо стояла швейная машинка Зингер, накрытая белой кружевной вышивкой тряпочкой. В простенке между двух окон большое зеркало в деревянной раме, тоже тёмно-красного цвета, стол, накрытый