Боярщина. Алексей Писемский

ваше сиятельство? Как-же-с, сколько раз обедывал, ночевал у них.

      – Как же ты говоришь, что не видал красавиц? Вот тебе красавица!

      – Красавица, ваше сиятельство? – спросил удивленный Иван Александрыч.

      – Трудное, брат, дело понимать женскую красоту; ни ты, да и многие, не понимают ее.

      – Конечно, ваше сиятельство, мы люди необразованные.

      – Тут не образование, мой милый, а собственное, внутреннее чутье, – возразил граф. – Видал ли ты, – продолжал он, прищуриваясь, – этих женщин с тонкой нежной кожей, подернутой легким розовым отливом, и у которых до того доведена округлость частей, что каждый член почти незаметно переходит в другой?

      Иван Александрыч слушал, покраснев и потупившись.

      – А замечал ли ты, – продолжал Сапега одушевляясь, – у них эти маленькие уши, сквозь которые как будто бы просвечивает, или эти длинные и как бы без костей пальцы? – Сапега остановился.

      Иван Александрыч решительно не знал, что ему отвечать.

      – Или эта эластичность тела, – продолжал граф, как бы более сам с собою. – Это не опухлость и не надутость жира; напротив: это полнота мускулов! И, наконец, это влияние свежей, благоухающей женской теплоты? Что, Иван, темна вода во облацех? – заключил Сапега, обратившись к Ивану Александрычу.

      – Вы, ваше сиятельство, так говорите, что… – начал было тот.

      – Что – что?

      – Ничего, ваше сиятельство, я говорю, что вы уж очень хорошо говорите.

      – Словами не передашь всех тонкостей! – произнес граф, вздохнув, и замолчал.

      – Вот, если осмелюсь доложить, – начал Иван Александрыч, ободренный вниманием дяди, – здесь есть еще красавица.

      – Красавица?

      – Да, ваше сиятельство, прелесть женщина, только ух какая!

      – Какая же?

      – Кокетка, ваше сиятельство, ужасная.

      – Девушка?

      – Вдова, ваше сиятельство.

      – Вдова? – произнес граф. – Чем же она красавица?

      – Да уж, этак, женщина высокая, белая-с, – начал Иван Александрыч, – глаза карие… нет, позвольте… голубые, зубы тоже белые.

      – Купчиха!.. Мерзость какая-нибудь, должно быть! Расскажи лучше, нет ли других? – перебил Сапега.

      – Других, ваше сиятельство, лучше этой нет.

      – Дрянь же, брат, видно, у вас женщины.

      – Известное дело, ваше сиятельство, не в Петербурге!

      – Нынче и в Петербурге ничего нет порядочного, – возразил граф, – или толстая, или больная!

      – Последние, видно, времена приходят, ваше сиятельство. Народ уж заметно очень мельчает.

      – Послушай, Иван, – перебил Сапега, – отчего это у меня не был этот Мановский?

      – Болен, должно быть, ваше сиятельство.

      – Кто он такой?

      – Помещик-с.

      – Как бы заставить его приехать ко мне?

      – Заставить, ваше сиятельство? Заставить-то трудно: очень упрям…

      – Упрям? – сказал граф, подумав. – Стало быть, он не был у меня не потому, что болен, а потому, что не хочет.

      Иван Александрыч, пойманный во лжи, побледнел.

      – Богат