Тысяча душ. Алексей Писемский

она, уходя.

      Петр Михайлыч усмехался и говорил сам с собой:

      – Характерная женщина! Ах, какая характерная! Сгубила совсем человека; а какой малый-то бесподобный! Что ты будешь делать?

      Проходя из училища домой, Петр Михайлыч всегда был очень рад, когда встречал кого-нибудь из знакомых помещиков, приехавших на время в город.

      – Остановитесь на минуточку! – кричал он.

      Помещик останавливался.

      – Надолго ли? – спрашивал Петр Михайлыч.

      – До завтра.

      – А сегодня никуда не званы обедать?

      – Нет, ни у кого еще не был.

      – Так что же, приезжайте щей откушать; а если нет, так рассержусь, право рассержусь. С год уж мы не видались.

      – Благодарю вас. Буду, если позволите. Сейчас только в суд заеду.

      – Добре, добре, вот это по-нашему, по-приятельски. До свиданья, – говорил Петр Михайлыч.

      Против этой его привычки приглашать к себе обедать постоянно восставала Палагея Евграфовна.

      – А что, мать-командирша, что мы будем сегодня обедать? – спрашивал он, приходя домой.

      – Будете сыты, не беспокойтесь.

      – То-то; я пригласил одного человека…

      – Что это, Петр Михайлыч, никогда заблаговременно не скажете, и что у вас все гости да гости! Не напасешься ничего, да и только.

      – Ну, ну, полно, командирша, ворчать! Кто не любит разделить своей трапезы с приятелем, тот человек жадный.

      Впрочем, и Палагее Евграфовне было не жаль: она не любила только, когда ее заставали, как она выражалась, неприпасенную. Кроме случайных посетителей, у Петра Михайлыча был один каждодневный – родной его брат, отставной капитан Флегонт Михайлыч Годнев. Капитан был холостяк, получал сто рублей серебром пенсиона и жил на квартире, через дом от Петра Михайлыча, в двух небольших комнатках. В противоположность разговорчивости и обходительности Петра Михайлыча, капитан был очень молчалив, отвечал только на вопросы и то весьма односложно. Он очень любил птиц, которых держал различных пород до сотни; кроме того, он был охотник ходить с ружьем за дичью и удить рыбу; но самым нежнейшим предметом его привязанности была легавая собака Дианка. Он с ней спал, мыл ее, никогда с ней не разлучался и по целым часам глядел на нее, когда она лежала под столом развалившись, а потом усмехался.

      – Чему это, капитан, вы смеетесь? – спрашивал его Петр Михайлыч. Он всегда называл брата «капитаном».

      – Да вон-с, Дианка спит, – отвечал тот.

      Постоянный костюм капитана был форменный военный вицмундир. Курил он, и курил очень много, крепкий турецкий табак, который вместе с пенковой коротенькой трубочкой носил всегда с собой в бисерном кисете. Кисет этот вышила ему Настенька и, по желанию его, изобразила на одной стороне казака, убивающего турка, а на другой – крепость Варну. Каждодневно, за полчаса да прихода Петра Михайлыча, капитан являлся, раскланивался с Настенькой, целовал у ней ручку и спрашивал о ее здоровье, а потом садился и молчал.

      – Что ж вы не курите? – говорила Настенька, чтоб занять его