Тысяча душ. Алексей Писемский

бы боясь прервать его размышления.

      – Что ж вас так сегодня именно встревожило? – проговорила Настенька голосом, полным участия.

      – То, что я не говорил вам, но, думая хоть каким-нибудь путем выбиться, – написал повесть и послал ее в Петербург, в одну редакцию, где она провалялась около года, и теперь получил назад при этом письме. Не хотите ли полюбопытствовать и прочесть? – проговорил Калинович и бросил из кармана на стол письмо, которое Петр Михайлыч взял и стал было читать про себя.

      – Читайте, папенька, вслух! – проговорила с досадою Настенька.

      Петр Михайлыч начал:

      «Любезный друг.

      Ты, я думаю, проклинаешь меня за мое молчание, хоть я и не виноват: повесть твою я сейчас же снес по назначению, но ответ получил только на днях. Мне возвратили ее с таким приговором, что редакция запасена материалом уж на целый год. Не огорчайся этой неудачей: роман твой, по-моему, очень хорош, но вся штука в том, что редакции у нас вроде каких-то святилищ, в которые доступ простым смертным невозможен, или, проще сказать, у редактора есть свой кружок приятелей, с которыми он имеет свои, конечно, очень выгодные для него денежные счеты. Они наполняют у него все рубрики журнала, производя каждого из среды себя, посредством взаимного курения, в гении; из этого ты можешь понять, что пускать им новых людей не для чего; кто бы ни был, посылая свою статью, смело может быть уверен, что ее не прочтут, и она проваляется с старым хламом, как случилось и с твоим романом».

      Старик не в состоянии был читать далее и бросил письмо.

      – Как же редактор может не прочесть? – воскликнул он с запальчивостью. – В этом его прямое назначение и обязанность.

      – Его назначение и обязанность набивать свой карман, – сказал Калинович.

      – Именно! – подтвердил Петр Михайлыч. – После этого они не проводники образования, а алтынники; после этого им бы в лавке сидеть, а не словесностью заниматься! Возбранять ход новым дарованиям – тьфу!

      Калинович продолжал ходить взад и вперед.

      – Послушайте, вы прочтете нам ваш роман? – сказала Настенька.

      – Пожалуй, как-нибудь выберем время, – отвечал Калинович.

      – Чего тут выбирать!.. Откладывать нечего: извольте сегодня же нам прочесть. Я вот немного сосну, а вы между тем достаньте вашу тетраду, – подхватил Петр Михайлыч.

      – Я за тетрадью, папенька, пошлю Катю, – сказала Настенька, – а сами вы не должны ходить, без вас найдут, – прибавила она Калиновичу.

      – Хорошо, – отвечал тот.

      После обеда Петр Михайлыч тотчас отправился в свой кабинет, а Настенька села рядом и довольно близко около Калиновича.

      – Вы давно написали ваш роман? – сказала она.

      – Года полтора, – отвечал тот.

      – А нынче вы пишете что-нибудь?

      – Пишу и нынче, – отвечал Калинович с расстановкой.

      – Что ж вы нынче пишете?

      – Знакомое вам.

      – Знакомое мне? – повторила Настенька, потупившись. – Вы и это должны нам прочесть: это для