Рассказы о пилоте Пирксе. Непобедимый. Станислав Лем

маску, Пиркс почувствовал легкий шум в ушах. Он находился в абсолютной темноте. Расслабил мускулы, как было предписано, и неподвижно завис в воде. Глаза он не мог открыть, даже если б захотел: мешал парафин, плотно прилегавший к щекам и ко лбу. Сначала зазудело в носу, потом зачесался правый глаз. Сквозь маску, конечно, почесаться было нельзя. В отчетах других «утопленников» о зуде ничего не говорилось; по-видимому, это был его личный вклад в экспериментальную психологию. Совершенно неподвижный, покоился он в воде, которая не согревала и не охлаждала нагое тело. Через несколько минут он вообще перестал ее ощущать.

      Разумеется, Пиркс мог пошевелить ногами или хотя бы пальцами и убедиться, что они скользкие и мокрые, но он знал, что с потолка за ним наблюдает глаз регистрирующей камеры; за каждое движение начислялись штрафные очки. Вслушавшись в самого себя, он вскоре начал различать тоны собственного сердца, необычно слабые и будто доносящиеся с огромного расстояния. Чувствовал он себя совсем не плохо. Зуд прекратился. Ничто его не стесняло. Альберт так ловко приладил трубки к маске, что Пиркс забыл о них. Он вообще ничего не ощущал. Но пустота становилась тревожащей. Прежде всего он перестал ощущать положение собственного тела, рук, ног. Он помнил, в какой позе лежит, но именно помнил, а не ощущал. Пиркс прикинул, давно ли он находится под водой, с этим белым парафином на лице. И с удивлением понял, что он, умевший без часов определять время с точностью до одной-двух минут, не имеет ни малейшего представления, сколько минут – или, может, десятков минут? – прошло после погружения в «сумасшедшую ванну».

      Пока Пиркс удивлялся этому, он обнаружил, что у него уже нет ни туловища, ни головы – вообще ничего. Совсем так, будто его вообще нет. Такое чувство не назовешь приятным. Оно, скорее, пугало. Пиркс будто растворялся постепенно в воде, которую тоже совершенно перестал ощущать. Вот уже и сердца не слышно. Изо всех сил он напрягал слух – безрезультатно. Зато тишина, наполнявшая его, сменилась глухим гулом, непрерывным белым шумом, таким неприятным, что хотелось заткнуть уши. Мелькнула мысль, что прошло, наверное, немало времени и несколько штрафных очков не испортят общей оценки: ему хотелось шевельнуть рукой.

      Нечем было шевельнуть: руки исчезли. Он даже не испугался – скорее, поразился этому. Правда, он читал что-то о «потере ощущения тела», но кто бы подумал, что дело дойдет до такой крайности?

      «По-видимому, так и должно быть, – успокаивал он себя. – Главное – не шевелиться; если хочешь занять хорошее место, надо вытерпеть до конца». Эта мысль поддерживала его некоторое время. Сколько? Он не знал.

      Потом стало еще хуже.

      Темнота, в которой он находился, вернее темнота-он-сам, заполнилась слабо мерцающими кругами, плавающими где-то на границе поля зрения, – круги не светились, только смутно белели. Он повел глазами, почувствовал это движение и обрадовался. Но странно: после нескольких движений и глаза отказались повиноваться…

      Но