Небесный полк Победы. Владимир Зоберн

и играть с больными детьми. Дети постарше должны были им читать вслух, помогать нянечкам во время обеда подавать еду, иногда покормить, если человечек был совсем неподвижный.

      У нас, детей сотрудников, был строгий режим: мы могли выходить хоть с пяти утра купаться, если хотели, но ровно в десять все обязаны были находиться на территории и приступить к своим работам.

      Все силы направлялись на помощь лежачим детям, чтобы они не чувствовали никакой оторванности от мира, беспомощности…

Мама

      Мама очень любила детей, поэтому в какой-то момент бросила Союз писателей, где была главным библиографом, и пошла работать в школу учителем. Причем она была невероятно добросовестной, а потому всегда работала на полставки. Она говорила: «Я не могу внимательно и вдумчиво читать все работы ребят из всех классов. У меня два класса, их я читаю». Она действительно, от первой и до последней буквы читала каждое ученическое сочинение, каждую работу.

      У нас дома постоянно можно было встретить ее учеников. У мамы было негласное правило, которое вся школа знала, и ребята ему подчинились. Если кто-нибудь из мальчиков (она работала в школе для мальчиков) из класса, в котором она была классным руководителем, получил двойку, он не имел права уйти из школы раньше нее. «Двоечник» должен был дождаться ее – Надежду Дмитриевну – и идти с ней к нам, чтобы продолжать заниматься.

      В наших двух комнатах в коммунальной квартире мамины ученики постоянно собирались: чтобы делать какие-то литературные журналы, стенгазеты, что-то обсудить.

      Кстати, когда во время войны маме близкие говорили: «Как ваша дочь могла уйти на фронт, оставить вас одну?», мама отвечала на упреки: «Она же не на прогулку уехала! Кто-то же должен защищать Родину?»

Евгений Онегин и детские обиды

      Помню очень хорошо до сих пор, как я испытывала длительную обиду от того, что моя мама, мудрый человек, педагог от Бога, почему-то заставляла меня, семилетнюю, анализировать (а не просто читать!) роман «Евгений Онегин». В итоге я этого «Евгения Онегина» ненавидела очень долго и в школе – по программе – не хотела ни за что читать и уж тем более учить наизусть, потому что в памяти стояла живая картинка: Крым, солнце, кругом розы, а мы с мамой сидим под каким-то навесом, и я письменно пытаюсь анализировать пушкинское творение. На самом деле – это самая большая обида детства. Других обид просто не было!

Школьная дружба и аресты

      Писатели-заключенные, которых мы с мамой увидели на пути в Ферапонтов монастырь, вписались в общую картину действительности, когда пришел 1937 год и начались аресты – и в доме, в котором мы жили, и в школе. Точнее, арестовывали родителей одноклассников.

      Чуть ли не каждое утро мы узнавали, что арестовали еще одних знакомых. Особенно атмосферу страха я ощутила, когда во время ремонта той школы, в которой я изначально училась, меня на несколько месяцев перевели в школу № 25. Среди ее учеников были дети правительственной верхушки: там учились Василий и Светлана Сталины, очаровательная дочка Молотова (я была значительно старше ее).

      Здесь