После конца. Юрий Мамлеев

был поставлен в тупик. Он мямлил, дергался и все ссылался на то, что XX век нашим драгоценным прабабушкам распознать трудно.

      – Говорите прямо. Как будто вы перед самим Суворовым стоите, – рассердился наконец Иван Алексеевич.

      – Знаете, война была, разруха, и так стало тяжело, что сам царь отказался от престола, – смутясь, ответил Валентин. – Но и тут, как коршуны, набросились делить власть…

      Целых три дня прошло в таких разговорах.

      – Отдана была светлая Россия Сатане, да мир заодно с нею, – закончил Сергей. – Я помню, как жили до этих событий 17-го года. Даже самый бедный народ был какой-то жизнерадостный, веселый, словно Светлая Пасха, когда двери домов были открыты для всех. А что не быть жизнерадостным, если в вечной жизни, после так называемой смерти, были уверены. Это же надо, за весь XIX век только человек десять казнили, приговорив к смерти.

      – Да это мы сами знаем без вас, – опять осерчал Потапов. – Вы нам про будущее расскажите, про ХХ век. Раз вы, молодые люди, после нас в ад попали…

      И Сергей, и Валентин отвечали уклончиво, дескать, войны одни были…

      – И не бойтесь сказать, – вставил Потапов, – что христианская вера была почти везде и повсюду в мире поругана – мы сами знаем, что по пророчествам так оно и должно быть.

      – Вестимо, батюшка, – отозвалась Даша, – как объяснить иначе, что мы здесь оказались.

      Так и прошли эти три дня – Валентин расспрашивал об аде, Сергей – о мире, о России, и сам не верил, что он в аду, Потаповы не верили, что царя свергли.

      Глава 4

      Следующим утром Валентин спросил Томилина:

      – Серега, ты хоть самых величайших поэтов России ХХ века видел?

      – Видел, как читали они свои стихи, но не более, – вздохнул Томилин и прибавил: – Мы с тобой, Валя, здесь как во сне сейчас живем… Три дня нас не трогают, и нам снятся сны – где явь, где сновидение и где наш разум – неизвестно…

      За завтраком Уваров все-таки пошутил:

      – В этом аду как в санатории. Кормежку привозят…

      Но на глаза Даши навернулись слезы.

      – Как в зоопарке, Валентин, – оборвал его Сергей. – Сейчас передышка, а потом узнаешь, какой здесь санаторий.

      Дашенька не знала, ни что такое «санаторий», ни что такое «зоопарк». Она просто плакала. За окошком не виделась Россия, один рассвет того, что неописуемо.

      Вдруг в соседнее оконце четыре раза постучали. Сергей вскочил:

      – Это Вагилид… Тот, о котором я тебе говорил, Валентин… Но он не должен был прийти сейчас.

      Открыли.

      – Он наш друг, – успел еще шепнуть Сергей, – подземный жрец и духовидец.

      На пороге стоял высокий худой человек, совершенно не похожий даже сложением на местных. Одухотворенное лицо, один глаз – страдальческий, другой – как бездна. Одежда напоминала древнеримскую тогу.

      – Все собрались, дети мои из далекого прошлого? – сказал он на ясном русском языке, но со странным акцентом.

      – У нас вновь прибывший, – заговорил Сергей.

      – Я