Семейная хроника. Татьяна Аксакова-Сиверс

себя не оправдала, – и его потянуло домой. В конце января он распрощался с grands-parents, оставшимися на Ривьере на более долгий срок, и мы направились в обратный путь через Париж и Берлин.

      После ослепительных образов Венеции и ярких красок побережья зимний Париж с его пасмурным небом и мокрыми тротуарами показался мне тусклым. Я еще не доросла до понимания этого единственного в мире города. Зато мама чувствовала себя в Париже как рыба в воде, всё ей было мило, знакомо, и она старалась показать мне как можно больше интересного. В моих отношениях с матерью уже намечался тот легкий оттенок camaraderie, который с годами еще более усилился и был мне очень приятен. Мы понимали друг друга с полуслова, и мне ни с кем не бывало так весело, как с ней.

      Раза два или три мы ездили из Парижа на семейные обеды к oncle Albert'y, брату дедушки, жившему в Сен-Клу. Это был высокий сухой старик, горный инженер по образованию. Дядя Альберт рано овдовел и имел единственную дочь Fanny, которую очень любил, но держал в большой строгости. Незадолго до нашего приезда Фанни Эшен вышла замуж за офицера Генерального штаба Шарля Кон-де, который при знакомстве поцеловал мне руку и назвал меня ma petite cousine. Кроме Фанни, на семейных обедах я видела другую мамину двоюродную сестру, Элизу Марсильяк, и трех ее дочерей, с детства известных нам с Шуриком по фотографии как «Ивон, Симон и Лимон» (на самом деле они были Ivone, Simone и Suzanne).

      Кульминационным пунктом семейного обеда обычно становилась прекрасная индейка, начиненная каштанами, которую сам хозяин мастерски разрезал тут же за столом. Барышни Марсильяк, подставляя тарелки, восклицали: «Oh! que c'est gros!», но потом прекрасно справлялись со своими порциями. Разговоры на этих семейных сборищах не блистали разнообразием, обычно вертелись вокруг подаваемых блюд или состояния здоровья присутствующих. В продолжение целого часа могли также обсуждаться подробности расписания поездов и маршруты дилижансов.

      Все же дядя Коля чувствовал себя в Сен-Клу лучше, чем у Бариканши, и когда дядя Альберт, выходя из-за стола, хлопал его по плечу и говорил: «Коля! Маленький стакан кирша», он находил, что старик очень мил.

      Но время шло, срок, назначенный для нашего путешествия, истекал, и в начале февраля 1906 года, почти не задерживаясь в Берлине, мы вернулись в усмиренную Москву. Начался период русской жизни, который потом стал именоваться «годы реакции».

      Гимназические годы

      В семидесятых годах прошлого века двумя выдающимися педагогами того времени – Софьей Александровной Арсеньевой и Львом Ивановичем Поливановым – были учреждены в Москве в районе Пречистенки две гимназии: Арсеньевская и Поливановская. Связь между этими школами была самая тесная; если сыновья учились у Поливанова, то дочерей отдавали к Арсеньевой. Преподавание было в большинстве случаев общее, почти все учащиеся знали друг друга, и, начиная с 6-го класса, между ними возникали юношеские романы. Бывали случаи пересылки записок в карманах пальто математика Игнатова, который, переходя с урока на урок, не подозревал,