Голестан, 11. Бехназ Зарабизаде

случилось?

      Прослезившись, Мансуре-ханум села рядом со мной, посмотрела на фотографии своих сыновей и сказала:

      – Даже если тебе это не нравится, ты должна поесть. Это полезно. Бедный Али… он любил мою сметану.

      Мама, пытаясь успокоить нас обеих, предложила произнести салаваты.

      Сквозь слёзы я с болью сказала:

      – Мама… Даже спустя сорок лет я всё равно буду помнить об Али. Вплоть до Судного дня… он будет в моём сердце.

      Мансуре-ханум со стоном закричала, лицо её пожелтело, а глаза потухли.

      – Мансуре-ханум, с вами всё хорошо? – забеспокоилась мама.

      Она молча кивнула. Мама обернулась ко мне, опустила ложку в сметану, в которой было несколько красивых лепестков шафрана, и сказала:

      – Ты покушаешь сама, или тебя накормить?

      У меня совсем не было аппетита, и я плохо себя чувствовала от запаха жареной муки и шафрана, заполнившего всю квартиру. Я вспомнила халву, которую готовили на поминках Амира и Али, и задыхалась от слёз.

      – Я очень скучаю по Али…

      Мансуре-ханум тихо встала и ушла, а мама сказала:

      – Смотри, дорогая Фереште, если будешь плакать… Мы же договаривались о том, что не будем плакать среди людей. Ты должна быть сильной, завтра сороковой день смерти Али. Может быть, среди гостей будут и лицемеры, которых ты обрадуешь своей слабостью. Ты должна быть стойкой. Помнишь, как вёл себя Али, когда погиб Амир? Ты тоже должна быть такой. Твой сын не сирота, он сын героя, а ты – жена героя, и я не прощу тебя, если ты позволишь себе проявлять слабость. Мы сами выбрали этот путь… Ты ведь не забыла, что, когда они пришли тебя сватать, ты заявила, что выйдешь замуж за того, кто не боится войны, и что тоже хочешь служить делу революции. Так ты не хочешь выполнить свой долг? Сейчас как раз время сделать это. Разве ты не говорила, что твой будущий супруг будет храбрым и верующим, и разве Али не был таким? Теперь твоя очередь… Ты должна быть храброй и верующей. И больше не плачь. Слёзы – признак слабости, а мусульмане не слабые… в особенности моя девочка Фереште.

      – Мама, я всё это знаю. Что делать… Я тоскую. Неужели нельзя позволить сердцу поскучать?

      Раздался голос Мунире-ханум, позвавшей маму. Вставая, она сказала:

      – Поешь, пока меня нет. Как только поправишься, пойдем на кладбище мучеников, и тебе станет легче.

      Я подвинула к себе поднос и посмотрела в окно, шторы на котором были раздвинуты. На улице царила тишина, с неба тихо падали снежные хлопья… Я подумала о том, что сейчас могильные плиты Али и Амира, должно быть, стали белыми от снега.

      Я вспомнила, что уже несколько дней ничего не писала в своём дневнике, и подумала, что напишу письмо Али, где скажу ему: «Дорогой Али, у тебя родился сын. Как нам его назвать: Мусайиб или Амир?»

      От этих мыслей я снова расплакалась как ребёнок и в слезах простонала:

      – Боже. Я так тоскую! Что мне делать?! Я очень скучаю!

* * *

      После полудня мою постель собрали и все вещи отнесли в спальню.

      Каждый вечер после