Бейкер-стрит на Петроградской. Игорь Масленников

немецкие пикирующие бомбардировщики, громя Ижорский завод.

      Жители нашего дома стали рыть «щели», то есть узкие окопы, где можно было бы укрыться от бомбежек. А война стремительно надвигалась. Отец дни и ночи проводил на заводе – шла эвакуация заводского оборудования на восток.

      Из блокады мы с мамой вырвались в Челябинск, где отец, отправленный туда Ижорским заводом, строил танки. На бывшем тракторном заводе их называли «тридцать четвертая машина», то есть «Т-34».

      Я ходил в школу. Не жажда знаний вела меня через страшные дворы к школьному порогу, а нехитрое желание получить положенную баранку, газетный кулечек желтого крупного сахарного песка. Впрочем, этот кулечек у меня частенько отбирали местные. Местные были сущим наказанием для ленинградских мальчишек: они обзывали нас, эвакуированных, «жидами» и нещадно колотили.

      Вдобавок ко всему неприятности поджидали и дома.

      – Ты был в школе? – спрашивала мама.

      – Да, – говорил я чистую правду.

      – Не ври! Где баранка и сахар?

      Я не врал! Праведная обида разгоралась в душе тем пуще, что вообще-то в свои одиннадцать лет я был вралем настоящим, вдохновенным, не знающим удержу в этой страсти. Переврать меня мог только чемпион вранья Яшка Киперман, потерявший в блокаду родителей и сиротой оказавшийся в Челябинске. Мой отец взял его посыльным к себе в конструкторское бюро.

      Мы соревновались:

      – Когда я служил юнгой на эсминце «Гордый», – начинал я вдохновенно.

      – Нет такого эсминца, – прерывал меня Яшка. – Зато я загасил двести немецких зажигалок у нас на чердаке.

      – После того, как я поймал немецкого шпиона, – не унимался я.

      – Врешь, – говорил Яшка. – А вот я разоблачил нашего соседа на лестнице, когда он подавал сигналы бомбовозам.

      Переплюнуть его было трудно, он был немного старше и имел богатый блокадный опыт.

      В Челябинске я много читал. Всего Диккенса, например… Полное собрание его сочинений в издании «Нивы». А однажды я наткнулся на записные книжки Марка Твена, где обнаружил золотую мысль: «Врать плохо потому, что нужно все время помнить, что говорил. Лучше промолчать, чем соврать!»

      С враньем я завязал, а вот Яшка гораздо позже, после войны, сделал вранье и треп своей профессией – он стал знаменитым в Ленинграде конферансье Яковом Кипринским…

* * *

      Так получилось, что мы вернулись после войны в дом Меркурьева – Мейерхольда. Снаряд угодил в нашу колпинскую квартиру, и в этом взрыве погибли не только родительское имущество и папина библиотека, но и весь вещный мир моего детства. Выжило лишь старое неподъемное пианино «Оффенбахер». Этот контуженный, потерявший голос свидетель артобстрелов и сейчас с треснутой декой стоит у моего сына Никиты.

      Василий Васильевич и Ирина Всеволодовна позвали нас к себе жить до той поры, пока Кировский завод, где после войны работал мой отец, не даст нам жилья.

      Улица Чайковского, дом 33… Здесь мы прожили почти два года.

      Это