Разборки дезертиров. Сергей Зверев

не детского сложения. Он что-то бормотал и пытался ее обрулить, вытаптывая клумбу, а Шурка грозно махала вилами и требовала объяснений. Халиуллин затравленно поглядывал за спину, а когда узрел меня в окне, как-то весь обмяк, потерял контроль над ситуацией и пропустил увесистую плюху…

      Я закрыл окно и отвернулся. Мы молчали несколько минут. Непоправимость случившегося доходила не сразу – медленно, торжественно. С моим лицом, наверное, что-то происходило. Наталья крепилась из последних сил, ей очень хотелось бежать из дома – мятой, неодетой, измазанной в сперме…

      – Ты, наверное, думаешь о том, существует ли жизнь после секса? – вкрадчиво спросил я.

      – Прости меня, Мишутка… – Она стремительно превращалась в какое-то неживое, окостеневшее, до боли незнакомое и чужое существо.

      Заплачет же сейчас, глупая. Все четыре года моего бесславного брака пролетели перед глазами и превратились в точку.

      – Ладно, – выдохнул я, – проехали.

      Оторвался от подоконника и побрел из квартиры.

      – Ты куда? – спросила Наталья неодушевленным голосом.

      – Пособие писать, – пошутил я. – «Жена и уход от нее».

      – А как же… обед?

      Я сдержанно, без хлопка, закрыл входную дверь. Боюсь, с обедом уже никак.

      – Разрешите, товарищ подполковник? – Я боком втиснулся в обитый деревом кабинет. Чтобы попасть к нашему шефу, нужно осторожно, чтобы не сбить пальцы (ручка близко к косяку), отворить одну дверь, протиснуться, сжав плечи, в узкий тамбур, открыть еще одну и не забыть не запнуться о приступочку. Пока проделаешь все операции, уже ощущаешь себя ничтожным и бесполезным.

      – Давно пора, – процедил прокурор Колесников, отрывая массивную голову от папки с бумагами. Снял очки, водрузив на меня тяжелый, немигающий взгляд. Такая уж манера здороваться у нашего шефа. У каждого своя. Тибетцы с Южных Гималаев, например, приветствуют друг друга высовыванием языка, пощелкиванием зубами, при этом качают головой и чешут уши.

      – Мы уже победили преступность? – грозно осведомился прокурор. – Нам нечем заняться?

      – Опоздание на двадцать минут не считается, – буркнул я. – Занят был.

      – Ах, занят он был… – Прокурор сцепил кустистые брови, а прокуренный рот начал расползаться в пышущую ядом улыбочку. Несовместимые элементы мимики, но почему-то нашему прокурору они блестяще удаются. – А не поделишься, дорогой друг, чем неотложным ты был занят? По-моему, все способное взорвать спокойствие нашего городка ты проделал еще вчера вечером. Или не всё?

      – Вы действительно хотите знать, Ярослав Евдокимович? – подумав, спросил я.

      – Да уж будь ласков. Очень хочется знать, где проводят мои подчиненные рабочее время.

      Я поведал – сухо и конкретно. Словно план школьного сочинения: первый пункт, второй, третий. Скрывать случившееся глупо, все равно узнает. А мужик наш прокурор хороший, невзирая на уйму вопиющих недостатков.

      – Мать святая… – схватился за голову