Разборки дезертиров. Сергей Зверев

экскаватора…

      А мне плевать с высокой колокольни – дальше Марьяновска все равно не сошлют. Вернее, могут – на остров Врангеля, например, или в отдаленную чукотскую деревню, хотя ума не приложу, зачем в отдаленной чукотской деревне военный прокурор (да и на острове Врангеля он не очень востребован). Не сказать, что я упертый фанат законности и Конституции, однако терпеть не могу, когда в открытую воруют и насилуют молодежь. Видит бог, я приложу все старания, чтобы свою законную «десятку» Безбородов обрел.

      Похожая история случилась четыре года назад в Н-ске. Молодой и горячий следователь (не будем показывать пальцем) вывалил на стол гарнизонного прокурора убедительные доказательства причастности ряда офицеров к сокрытию «бытовых» казарменных преступлений, в которых погибли восемь (!) солдат срочной службы, четверых довели до психушки и еще пара дюжин лечилась по госпиталям и гражданским больницам. «Не может быть! – воскликнул гарнизонный прокурор. – Спасибо вам огромное, Михаил Андреевич, мы обязательно проверим эту информацию». Проверять, собственно, было нечего – ходи да загребай. Доказательства собраны. Выйдя от прокурора, я посчитал, что самое разумное, что могут сделать оппоненты, – это тихо меня ликвидировать. Были приняты соответствующие меры. Однако под удар попал не я, а молодая женщина, месяцем ранее ставшая моей женой, а за три месяца до этого – беременной (из второго, собственно, и вытекло первое). Случился выкидыш, за ним депрессия, за депрессией – переосмысление ценностей и констатация факта, что у нас уже никогда не будет детей. Моральное бичевание, очередное подтверждение, что миром правят сволочи, у которых все схвачено, и «заманчивое» предложение навсегда отправиться помощником военного прокурора в городок Марьяновск. «Нет такого города», – в ужасе содрогнулся я. «Есть такой город, – с презрением вымолвило высокое начальство. – Очень даже приличный населенный пункт. Тридцать тысяч проживающих, два десятка предприятий, из которых устойчиво работает лишь винно-водочный завод, где бесстыже крадут градусы, и четыре воинские части, в которых постоянно что-то случается. А также вакансия в местной военной прокуратуре – даже не вакансия, а зияющая дыра. И огромного вам счастья, Михаил Андреевич, не говоря уж о безграничных успехах в работе. Можете идти…»

      Полагаю, в случае отставки меня ждали бы проблемы куда серьезнее, чем переезд в заштатный, выведенный из списка годных к проживанию городок…

      В этот день, последний вторник июля, я притащился домой в десятом часу вечера. Дождь как раз сделал паузу. Любезно раскланялся с соседями Штраубами, извлекающими из погреба прошлогоднюю картошку, выслушал рассказ нетрезвого философа Лапштаева, бухгалтера завода удобрений и поклонника белой горячки, о невыносимой легкости бытия, о том, что фильм пора снимать на именины – «Сорок первый», о том, как хочется в жизни позитива. От позитива на двоих я решительно отказался, пошлепал по лужам в барак, где проживал в отдельной двухкомнатной квартире на втором этаже – с кухней, телевизором и душем.