Леденцовые туфельки. Джоанн Харрис

к незнакомым людям в ней не чувствовалось, да и мое обаяние явно не оставило ее равнодушной.

      – Откуда вы знаете? – все-таки спросила она.

      Один-ноль в мою пользу. Я улыбнулась.

      – Я по твоему выговору догадалась. Откуда ты? С юга?

      – Не совсем, – уклончиво ответила она.

      Но теперь уже и сама улыбнулась.

      Из беседы с ребенком можно извлечь немало полезного. Имена, профессии, те мелкие бытовые детали, которые придают бесценный налет естественности исполнению той или иной роли. Бо́льшая часть интернетовских паролей – это имена детей или супругов, а порой даже кличка любимой кошки или собаки.

      – Скажи, Анни, разве в такое время ты не должна быть в школе?

      – Только не сегодня. Сегодня же праздник. И потом…

      Она выразительно глянула на дверь с написанным от руки объявлением.

      – «Закрыто в связи с похоронами», – вслух прочитала я.

      Она кивнула.

      – А кто умер? – спросила я.

      Ярко-красное пальтишко Анни казалось мне уж больно неподходящим для похорон, да и выражение лица ее, пожалуй, ничуть не свидетельствовало о тяжкой утрате.

      Ответила она, правда, не сразу, но я заметила, как блеснули серо-голубые глаза; теперь она смотрела на меня несколько высокомерно, словно решая про себя, является ли мой вопрос проявлением вульгарной бестактности или же продиктован искренним сочувствием.

      Пусть себе смотрит сколько угодно, решила я. Я привыкла, что на меня пялят глаза. Это случается порой даже в Париже, где красивых женщин более чем достаточно. Я сказала «красивых», но ведь красота – это всего лишь иллюзия, простенькие чары, даже почти что и не магия вовсе. Определенный наклон головы, определенная походка, соответствующая данному моменту одежда – и любая способна стать красавицей.

      Ну, почти любая.

      Я заставила ее смотреть мне прямо в глаза, воспользовавшись самой обворожительной своей улыбкой – милой, кокетливой, чуть печальной; я как бы на мгновение стала ее старшей сестрой, которой у нее явно никогда не было, – очаровательной взъерошенной бунтаркой с сигаретой «Голуаз» в руке. На мне одежда немыслимых неоновых цветов, юбчонка в обтяжку и шикарные непрактичные туфли, в каких, не сомневаюсь, и сама Анни втайне мечтает щеголять.

      – Не хочешь говорить? – спросила я.

      Она еще несколько секунд молча смотрела на меня. Она, безусловно, старший ребенок в семье (если я хоть что-нибудь в этом смыслю), безумно устала от необходимости постоянно быть хорошей девочкой и уже стоит на пороге того опасного возраста, которому свойственно бунтарство. Цвета ее ауры были необычайно чисты; в них я читала определенное своеволие, упрямство, печаль и еле заметный гнев; а еще в них яркой нитью сквозило нечто, пока не совсем мне понятное.

      – Ну, Анни, скажи мне: кто умер?

      – Моя мать, – спокойно ответила она. – Вианн Роше.

      Глава 2

      31 октября, среда

      Вианн Роше. Как давно я носила это имя! Я уже почти позабыла, какое оно приятное на ощупь, какое теплое,