Метро 2035: Питер. Битва близнецов. Шимун Врочек

сказал Убер негромко. – Я люблю слово «уважение».

      Он улыбнулся. Пнул лежащее тело ногой в высоком армейском ботинке.

      – Потому что я, на хрен, никакой не фашист. Понял?

      Убер повернулся к Седому. Тот смотрел на товарища открыто, без тени страха. С Убером только так и можно. Искренность, терпение и никакого страха. Как с детьми.

      Убер дернул щекой.

      – Разве я похож на фашиста?

      Седой оглядел его. Внимательно и спокойно.

      Напротив – забрызганное кровью лицо Убера. Ноздри раздуваются. Голубые глаза жестокие и яростные. Сейчас от Убера расходились, как излучение от реактора, волны бешенства.

      Седой сказал мягко:

      – Конечно, нет. Какой ты на хрен фашист?

      Последняя фраза настолько резко контрастирует с образом Убера, что это смешно. Убер засмеялся.

      Ладонью он стер со лба капли крови. Затем негромко запел. У него красивый, чуть хрипловатый тенор:

      Из праха человека слепил Господь.

      А мне Господь дал кости и плоть.

      Кости и плоть, спина как плита,

      Да мозги тупые, и башка не та[2].

      Седой смотрел, как Убер поет. Красный скинхед – голый по пояс, высокий, широкоплечий, жилистый, с десятками заживших и заживающих шрамов. Крепкие длинные руки свисают вдоль тела.

      На плече черная татуировка: скрещенные серп и молот в лавровом венке.

      Седой опустил голову и увидел разбитые в кровь костяшки на кулаках Убера. «Кто-то слишком увлекается», – подумал он.

      – Вот так, – сказал Убер.

      Седой оглядел место побоища, еще раз задумчиво рассмотрел стену, заляпанную кровью, отметил белый зуб в кровавой луже на полу, зацепил взглядом безжизненное тело. Хотя нет, тело еще шевелилось. Седой присел на корточки, приложил два пальца к шее страдальца. Прислушался. Кивнул, выпрямился, повернулся к Уберу. Тот рассматривал стесанные до крови костяшки кулака.

      – За что ты его так? – спросил Седой. – Я пропустил начало.

      Убер поднял голову. Лицо, искаженное яростью, наконец разгладилось.

      – Он назвал меня фашистом, – сказал он спокойно.

      – И все? – удивился Седой.

      – Да.

      – Точно больше ничего?

      – Этого мало? – Убер поднял брови.

      – Думаю, тебе нужно быть посдержаннее, – сказал Седой.

      – Зачем? – удивился Убер. – Думаешь, я затем пошел в скины, чтобы быть сдержанным? Эй, чувак, стоять, сука! Готовься, сейчас я буду сдержанным.

      – Большая сила – большая ответственность, – сказал Седой.

      Молчание. Убер оглядел пожилого скинхеда, задумчиво почесал шрам на лбу. В глазах его появилось странное недоуменное выражение. Он переступил с ноги на ногу, покрутил головой. Казалось, эта мысль не помещается в его бритую, изуродованную шрамами упрямую голову. Но он все равно пытается ее там разместить – из уважения к Седому. Убер нахмурился.

      – Ты сейчас серьезно? – спросил он.

      Седой молча смотрел на него. Светло

2

«16 Tons», перевод А. Кроткова.