Очаг. Агагельды Алланазаров

разлуки.

      Перешагнув через высохший арык сбоку от выстроившихся в ряд урючных деревьев, Оразгелди увидел отца, идущего с другого конца участка с кумганом в руках после совершения обряда омовения перед утренним намазом. Когда они поравнялись, отец заметил осунувшееся лицо сына, вид у него был усталый.

      – Что так рано вскочил, мог бы ещё немного поспать!

      – Хочу дойти до реки, посмотреть, как там наши посевы зерновых.

      – Мог бы дня три-четыре отдохнуть, пока усталость после такой тяжёлой работы не уйдёт! А пшеница в неплохом состоянии. С неделю назад я с детьми отвёз туда пару телег навоза, разбросал по полю.

      – Ничего, удобрений посевам никогда не бывает много. Я тоже отвезу одну телегу навоза, а заодно посмотрю, что да как.

      – Можно и так…

      Кымышу-дузчы показалось, что его сын чем-то озабочен, что его что-то тревожит.

      И хотя солнце уже появилось на горизонте и начало светать, день всё ещё был во власти ночи, несмотря на то, что сейчас кто-то невидимый схватился за край тёмно-серого покрывала, напоминающего подол женского платья и опустившегося на землю вчера вечером, и теперь резко откинул его.

      В низинах между холмами Пенди, куда дневной свет проникает позже, чем в другие места, всё ещё было темно, здесь царили остатки ночи.

      Прежде чем впрячь кобылу в телегу, Оразгелди решил угостить её чем-нибудь вкусным, чтобы она набралась сил. Лошадь, привыкшая к утреннему угощению, сейчас стояла, вытянув шею, всхрапывая, нетерпеливо била копытами о землю. Расставшись с отцом, Оразгелди не заставил свою алашу долго ждать, войдя под крытый соломой навес, где его ждала кобыла, снял с деревянной стойки торбу, зашёл в сарай и наполнил её овсом, принес торбу коню, после чего подошел к телеге, которая стояла, упираясь задом в стог сена, подняв длинные передние деревянные оси вверх. Эта картина создавала впечатление, будто телега собирается нанизать на свои оси остатки плывущих мимо облаков.

      Вместо коня впрягшись в телегу, Оразгелди перетащил её к выходу в другом конце двора, рядом с которым была приготовлена кучка навоза. С верхней и нижней части кучки поднимался лёгкий пар, и это было похоже на горку сложенных для костра дров, под которыми только-только разожжён огонь. От кучки навоза исходил горьковатый, бьющий в нос запах.

      Вернувшись в дом, чтобы взять рабочий дон и папаху, Оразгелди увидел жену. Лёжа на боку, Огулджума кормила грудью только что проснувшегося и плакавшего младшего сына Рахмангулы, успокаивая поглаживала его с любовью по спине.

      – Он уже проснулся? – Оразгелди кивком головы показал на жену и сына.

      – Так ведь он ранняя пташка, – ответила Огулджума, ласково гладя лоб сына.

      Вообще-то Огулджума проснулась сразу же после мужа. Она собиралась выйти во двор, чтобы по привычке накормить мужа перед работой. Но проснулся Рахмангулы, и ей пришлось остаться дома.

      Видя, что ребёнок снова уснул, Огулджума осторожно вынула из-под него свою руку, на которой лежала голова сына. Затем взяла ещё