Песнь Пересмешника. Виталий Шавин

обгаженный бедолага чуял их, даже сквозь едкую вонь птичьего кала. Они ждали, но опасались света, видимого даже в ясный и светлый день. В этом-то свете и была проблема великана. Камень размером с голову, с его лысую, огромную, великанью башку. Часть этого камня погрузилась в грудь везунчика, к остальной же, выпирающей наружу части, были приварены… или прижарены обе ладошки невиданного жадюги. Он выл и стонал, пытаясь оторвать руки от злобного камня, плевать на боль, зарастёт, но… камень не пускал, а хуже того, он жёг! Он постоянно жёг и обжигал, плоть кипела и шкворчала, а мясо не отслаивалось, оно болело, но не отмирало. Лысый старался отвлечься на ягодки, на сраных птиц, на воющую серую братию, и даже сам их звал.

      – Да идите сюда! Серые твари! Отгрызите уже руки, заберите жжёный булыжник! Жрун!!! Ну, где же ты?… – сам грызть руки не решался, а может и боялся, и потому пёр вперёд, плакал и терпел. Периодически камень, как будто давал передышку, его свечение меркло, он начинал остывать, в эти моменты страдалец вновь пытался оторвать ладони, либо слегка задремать. Именно задремать, после поимки себя самого этим камнем, он стал думать, перебирая мыслями, которые редко встречались в такой большой голове, что неожиданно хочется прилечь, закрыть глаза…

      – Фу-ту-ньг! – Гадкий пернатый бумзумер завершая маневр, хитро зашёл под прикрытием солнца на дремлющую цель. И атаковал. Безжалостно, вероломно, нарушая все установленные местными правящими семьями нормы поведения, при массовой дефекации птичьего хора. Полупереваренной смесью из волчьих ягод и серного червя, он влепил засыпающему верзиле в лоб. От неожиданного шлепка тот широко открыл глаза, и вся масса потекла в глаза.

      – Агрх! – гигант орал и пытался проморгаться, едкая дрянь выжигала глаза, нещадно чесалось что-то далеко в голове и это было удивительно, ведь появилось косвенное подтверждение наличие мозга, но это не точно. Почесать было нечем, до глаз не дотянуться, под ногами острые ветки и сучковатые корешки… Обиженный, оскорбленный, но такой гордый, он запел:

      – Чтоб вы сдохли мрази в перьях! Пусть развеет вас огонь! Головешками посею, ваши тушки под сосной!

      Пусть растут из ваших задниц, длинноствольные леса, и кореньями своими утолщаются в бока!

      Разверзайтесь и зажгитесь! Небеса полны огня! Мрази злые – вы держитесь! Дотянусь до вас щас Я-а-а!

      Обгаженную морду исказила гримаса ярости, оскверненные глаза закатились, тело била крупная дрожь, а камень… Сиял! С каждой секундой он раскалялся всё сильней, от камня уже шли волны горячего воздуха, плоть с новой силой закипала, но великан всё сильней сжимал свои пузырящиеся ладони на его боках. "Хру-усь!" – тело выгибается дугой, руки подняты к небу… а камень… расколовшись на три части, уже почти растворился в поймавшей его плоти. В небе творилось странное: небольшой огонёк, размером с кулак застывшего сейчас под ним гиганта, кружил рваными восьмёрками вокруг птах и целенаправленно их поджаривал. Совершал это действо он с двух маленьких рук, по-македонски. Птички вспыхивали