Альтернатива. Никита Каховка

запрыгнула бы на эту руку, но вновь взвизгнула и отлетела, упав на ноги хозяйки, издав при этом звук боли. И та, в свою очередь, наклонилась и взяла ее на руки.

      Набрав в грудную клетку воздуха, женщина сквозь зубы выдавила:

      – Как вам не стыдно! Вы ее чуть не убили!

      – Если бы я хотел убить, поверьте, я бы ее убил, – ответил парень, поднимаясь.

      – Вы сделали ей больно!

      – А по-моему, ей гораздо больнее было именно когда она ударилась о ваши ботинки.

      – Да как вы смеете?

      – Скажите, а почему вы не одернули ее, видя, что я иду? – спросил Август, сдерживая дыхание. – Вы надеялись, что она погибнет под моими ногами, или я споткнусь об нее и упаду?

      – Лучше бы ты упал! – перешла на личности собачница, становясь красной.

      – Ты ненавидишь людей? – ответил ей тем же Кольман.

      Слово за слово назревала «буря». И кто знает, во что бы все это вылилось, но, видно, ситуацию спасло именно то, что парень не церемонился и на грубость ответил грубостью. Собачница запыхтела. Ее губы шевелились, причем быстро, но слова при этом не произносились. Теперь ее лицо становилось не красным, а злобным. И эта злоба не позволяла ей сосредоточиться в выборе слов.

      – Хам-ло, ты! Мурло, ты! – крикнула она, уходя.

      – По себе других не судят! – ответил ей вслед парень.

      Женщина повернулась последний раз, но более не сказала ни слова. То ли от того, что задыхалась от собственного гнева, то ли еще от чего. Ускорив шаг, она зашагала прочь. И лишь собачка еще долго смотрела на незнакомого человека, через плечо своей хозяйки.

      «А возможно, вот к этому и сон, – задумался Август, виня себя в том, что не сдержался. – Ведь мог бы. Мог! Может, я действительно – „фашист“? Или становлюсь им? Много злого во мне появилось, но, с другой стороны…»

      – Молодой человек! – послышался строгий женский голос. – Вы, как-никак, мужчина и могли бы и не столь грубо вести себя. Она все-таки женщина.

      Мужчина обернулся.

      – Пардон, но это вы сейчас о ком говорите? – спросил он женщину, сидевшую за крайним столом летнего кафе, не скрывая раздражения в голосе.

      – Как это о ком?

      – Вы, верно, полагаете, что я не знаю, кто такая – Женщина? Смею заверить, вы заблуждаетесь. Если она не уважает меня как мужчину или как человека, разве я увижу в ней женщину? Нет! Это исключено. И не пытайтесь меня переубедить.

      – А вы чудно говорите, – улыбнулась незнакомка и внимательно осмотрела парня. – Присядете? Кофе будете? Или еще что, может покрепче? Я вас угощу.

      «Как же это по-женски, – подумал Кольман, – особенно когда она может себе это позволить».

      И ведь она, действительно, могла. Это было ясно не только по властному голосу.

      Она сидела закинув ногу на ногу, словно выставляя напоказ блеск черных ботфорт на высоком каблуке. Укутавшись в бежевую дубленку, капюшон которой прикрывал ей голову, она подложила руки под меховой ворот, тем самым его приподняв и спрятав в нем подбородок.