Самая страшная книга 2020. Дмитрий Лазарев

архив сгорел. Из бывших сотрудников ни один Соломона Волкова не вспомнил.

      – А из бывших воспитанников?

      – Какой с них толк? Малахольные.

      Ощетинившийся пес выскочил на тропинку, залаял. Карпов топнул ногой, швырнул в собаку снежком. Животина ретировалась за обледеневшие кусты.

      – Коммуна, – сказал автор «Мессии или лжепророка», – образовалась в девяносто третьем.

      – Соломону было…

      – Двадцать шесть. Они поселились на крошечном острове посреди таежной реки. Какой-то приток Оби. Медвежий угол, глухие места – хрен доберешься. Да я со своей копеечной зарплатой и не пытался.

      – А кто – они? – спросила Алла.

      – Сперва Соломон с матерью, позже у них последователи появились, кто Соломона за святого почитал.

      – Почему же он при живой матери в интернат попал?

      – Мамаша его ненормальная. В психушку загремела в Красноярске, но, видно, там плохо лечили. Как выписали ее, так она сынка забрала и в бега подалась, в тайгу.

      «Красноярск», – поставила галочку Алла.

      – Чем они занимаются на острове?

      – А черт знает. Молятся. Рыбачат. Люди доверчивые опять-таки еду им несут. Но они не всех принимают еще. Паломники на берегу, бывает, неделями ждут. Кто-то из волковцев на плоту подплывает, выбирает: тебе аудиенцию предоставим и тебе, а вы – вон ступайте. Вы встречались уже с Тюриной?

      Алла подтвердила.

      – Мозги они ей промыли знатно. Когда горе такое у человека приключилось, им манипулировать проще простого.

      Алла подумала о Нине Рогачевской, ныряющей в прорубь со своим малышом. По спине побежали мурашки.

      – Но сын Тюриной выздоровел.

      – Угу. Онкологи говорят, такое бывает, пускай редко. Известны случаи самоизлечения даже от меланомы. Правда, бывает, что опухоль возвращается, и в еще худшей форме. Современная наука несовершенна…

      – Выходит, славы волковцы не жаждут?

      – А вы бы их лично спросили, тем паче ехать далеко не нужно. У меня дома адресок завалялся парня, он два месяца в общине прожил. Затребовал деньги за интервью. Я бы заплатил, да начальство урезало вдвое мою писанину. Один черт, не вместилось бы все.

      Они намотали круг по кооперативу. Возле химчистки Карпов задумчиво произнес:

      – Вы – милая девушка, Алла. Я вам вот что скажу, но вы не смейтесь. Моя бабка покойная преподавала рисование в школе. А на пенсии гаданиями увлеклась. Были у нее карты Таро, не помню, где раздобыла. Самодельные, цыганские. Ни разу не соврали, клянусь. Я в эту хиромантию не верю, но то, что они правду говорили, факт. Со временем истрепались карты, и бабушка – художница же! – решила их перерисовать. Нарезала прямоугольники из лакированного картона. Краски взяла. Полколоды нарисовала, а как дошло до карты с Сатаной, – Карпов выдержал театральную паузу, – бабушка рассказывала, окна в квартире распахнулись настежь, хотя погода была безветренная, и словно кто-то ей руку на плечо положил: тяжелую, когтистую. Положил, и шепчет на ухо: «Рисуй меня!»

      Алла слушала