Зубы настежь. Юрий Никитин

часах на столбе половина девятого, если правильно рассмотрел стрелки под разбитым стеклом, темным и загаженным мухами, летучими мышами-мутантами и черт знает какой нечистью, что летает по ночам в этом пробензиненном городе.

      Я съежился, чувствуя желание поднять несуществующий воротник. Уже поздняя осень, а у меня, как у большинства, одежда только зимняя и летняя, а межсезонье стараюсь проскользнуть половину в летнем, затягивая как могу, а половину уже в зимнем, делая вид на улице, что прибыл из Норильска, где зима давно в разгаре…

      Впереди раздался негодующий крик. Трое подростков ухватили женщину, прижали к забору. Один деловито задирал ей платье, второй с довольным гоготом ухватил ее за грудь, третий неспешно расстегивал пояс на джинсах.

      – Мерзавцы! – кричала женщина. – Подонки!

      Парни гоготали, один посоветовал деловито:

      – Мадам, Чак Норис в этих случаях рекомендует расслабиться и постараться получить удовольствие.

      – Мерзавцы!

      На меня никто не обратил внимания, я вроде бы двигался мимо, а крутые парни хватали женщин и насиловали прямо на центральных улицах. Разобщенный и униженный народ боялся поднять глаза, все торопливо мимо, и я как все…

      – А ну оставьте ее!

      Голос мой был злой, я сам удивился, но мое тело уже шагнуло в их сторону. На меня в недоумении оглянулись все трое. Даже женщина перестала кричать, а только всхлипывала и смотрела большими испуганными глазами.

      Один из тройки, в черной куртке и с голыми руками, весь в наклейках, нашлепках, змейках, с серьгой в носу, сказал гнусаво:

      – Ты что, мужик?.. Смерти захотел?

      А второй ухмыльнулся, в его руке щелкнуло, блеснул нож. Глаза без злобы, но с интересом смотрели в мое лицо. Я сжал зубы и пошел на него. Потеря работы, вечное унижение, да поди они все пропадом…

      Красная пелена застлала глаза. Я ударил, кулак угодил в твердое. Самому стало больно, ударил еще и еще, неумело, но в ярости, слышал крики, потом меня ухватили за плечо, женский голос закричал в самое ухо:

      – Хватит!.. Хватит!.. Опомнись, герой!

      Я тряхнул головой, меня всего трясло, я ж никогда не дрался, даже в детском садике избегал, а тут зубы стучат, не могу остановиться, все во мне двигается, весь в огне, а вдоль улицы мелькают трое теней, все шатаются, один прыгает на одной ноге, второй хромает, за всеми тремя по асфальту блестят темные полоски.

      Женщина тряхнула меня сильнее:

      – Да опомнись же! Они ж вовсе не хотели драться. Это мразь, все на испуг… ты их чуть не убил!

      Мои зубы лязгали так, что едва не откусил язык:

      – Ж-ж-жаль…

      – Что?

      – Что не убил…

      Ее лицо было бледное и встревоженное. Круглые глаза всматривались в меня, на миг стало не по себе, у женщины в каждом глазу по два зрачка, и все четыре даже при этом скудном свете не расширились, остались крохотными как следы от булавочных уколов.

      – Вот ты каков, – сказала она уже спокойнее. – Ты… не совсем из этого мира.

      –