Песни зимних ветров. Сергей Ходосевич

входит группа медиков, все в белом, как ангелы: заведующий отделением, старшая медсестра, два врача, несколько медицинских сестер. Из нас троих в особом внимании на сегодня нуждается автопострадавший. Врач расспрашивает его об ощущениях.

      – Все время болит, – жалуется он. – Когда меня в Красноярск-то отправят?

      – Вот когда рана затянется, тогда и отправим, – терпеливо втолковывает ему врач.

      – Так у меня же корка уже была, сорвали зачем-то, – раздраженно говорит страдалец. – Как специально.

      – Это не та корка, это был струп. Надо немного подождать. Обход следует дальше.

      – Ну, если узнаю, что меня не везут в Красноярск только потому, что у больницы денег нет, я им покажу, – ругается он. – Я же им говорил, что готов ехать за свой счет. Так нет, держат.

      Посмотрев немного телевизор, он начинает стонать и материться. – Сходи, пусть поставят укол, – требует он у жены.

      Та молча идет к медсестре. Возвращается, потом идет в магазин за продуктами. Уколотый муж в это время ненадолго засыпает.

      Просыпается, жена его кормит и поит. Потом он начинает размышлять, правильно его лечат здесь или неправильно. Удивительная особенность наших больных: они всегда знают о своих болезнях больше, чем врачи, как и о методах и способах их лечения. Остается только удивляться, для чего они тогда все же периодически укладываются в больницы?

      Я прокапываюсь и ухожу домой.

      На следующее утро застаю своего соседа громко храпящим после наркоза: ему что-то сделали с ногой, и теперь она, распухшая и оголенная как у какой-нибудь бесстыжей тетки, не просто лежит на жесткой больничной койке, а покоится на небольшой подставке. Из стопы в районе пятки торчит стержень, на котором крепится тросик. Все понятно – та же вытяжка грузом, только в другой позе.

      Автострадалец спит недолго. Просыпается еще полупьяный от наркоза, жена – она как всегда рядом, смачивает его губы минералкой. Неожиданно он перехватывает эту натруженную руку и покрывает ее поцелуями. Мы, сопалатники, не веря своим ушам, слышим следующий страстный монолог, видимо, для связки перемежаемый ругательствами:

      – Моя ты хорошая, мля, что бы я без тебя делал! – ворочая непослушным языком, бормочет он. – Вот только выздоровею, мля, все сделаю, чтобы ты у меня ни в чем не нуждалась, чтобы никогда не страдала. Жена потрясенно молчит.

      – Пяточки твои буду целовать! – продолжает мычать он. – Никому никогда тебя не уступлю, мля! Никого мне не надо, ты у меня, мля, одна.

      – Да? А в Зе-лено-горске? – наконец приходит она в себя и смахивает вытекшую слезинку.

      – Да кто тебе сказал, мля? – страстно булькотит он, как голубь на чердаке. – Никогда, никого и нигде. Клянусь, мля!

      Остальные обитатели палаты делают вид, что ничего не слышат, хотя прекрасно понимают, что стали невольными свидетелями самого настоящего признания в любви. Пусть выраженного таким вот способом. Но – от чистого сердца. Хотелось плакать.

      А он окончательно проснулся. И заканючил: – Иди, пусть уколют. Болит, мля!

      И она, любящая и любимая, пошла мимо нас с высоко поднятой головой…