Страстотерпцы. Владислав Бахревский

все певучие, да еще и говорящие. Борис Иванович приказал скворцов-то наловить в Большом Мурашкине. Приказ исполнили, а Борис-то Иванович взял да и помер. Так всех птиц на наш двор привезли, моему батюшке, Глебу Ивановичу…

      Не думал Аввакум, что птицы могут гневаться не хуже людей.

      Две большие липы, и между ними длинная крыша на столбах, и все это под сетью. Скворцы, завидев людей, взмыли в воздух, орали человеческими голосами: «Здравствуй, Борис Иваныч! Дай зерен, Борис Иваныч! Пой, скворушка! Пой, скворушка!» Гроздьями повисали на сетке, теребили клювами витой конский волос. Летел пух, пахло птичьим пометом.

      – Сколько же здесь скворцов? – изумился Аввакум.

      – Тысячи три, а может, и пять.

      – Но для чего они?

      – Для потехи…

      Аввакум посмотрел на отрока жалеючи.

      – Что же ты не отпустишь птиц?

      – Не знаю… Мы их кормим. Не хуже голубей.

      – Отпусти! Лето на исходе, отпусти. Птицам за море лететь. Ожирели небось под сеткой.

      – У матушки нужно спросить.

      – Ты, чтоб комара на лбу своем шмякнуть, у матушки соизволения спрашиваешь? Добрые дела по спросу уж только вполовину добрые.

      – Да почему же, батюшка?

      – А потому, что за доброе человек такой же ответчик, как и за злое. Кто делает доброе, тот много терпит.

      Глаза у Ивана Глебовича были перепуганные, а нос все же кверху держал, губы сложил для слова решительного.

      – Ну-кася! – схватил косу, стоявшую у сарая, полосонул по сетке, да еще, еще!

      Тотчас в прореху хлынул живой, кричащий, свистящий поток. Прибежали слуги.

      – Снять сети! – приказал Иван Глебович.

      Скворцы рыскали по небу. Одни мчались прочь, может, в Большое Мурашкино летели. Другие садились на соседние деревья, на крыши конюшен, теремов, на кресты церквей. И на всю-то округу стоял всполошный крик: «Здравствуй, Борис Иваныч! Дай зерен, Борис Иваныч! Пой, скворушка! Пой, скворушка!»

      Прибежала Федосья Прокопьевна, за нею Евдокия, домочадицы.

      – Божье дело совершил твой сын, – сказал Аввакум боярыне.

      – Слава Богу, – перекрестилась Федосья Прокопьевна. – Борис Иваныч не обидится… Я все не знала, что делать со скворушками. А вон как все просто… Петрович, к тебе сын пришел, Иван. Федор Михайлович Ртищев зовет тебя о святом правиле говорить.

      – Ну так молитесь за меня, Прокопьевны! Федор Михайлович ласковый, а сердце екает, будто в осиное гнездо позвали.

24

      Не многие из окольничих побегут на крыльцо встречать протопопа, а Ртищев опять-таки не погнушался. В комнатах Аввакума ждали архиепископ Рязанский Иларион, царев духовник протопоп Лукьян Кириллович.

      Поклонились друг другу, помолились на иконы. Лукьян Кириллович начал первым прю:

      – Досаждаешь ты, батька, великому государю. Он тебя, свет наш незакатный, любит, жалеет, а ему на тебя – донос за доносом, один другого поганее. Мятеж Аввакум поднимает, учит восставать на церковные власти, просфиры выкинул, теперь