В Зырянском крае. Охотничьи рассказы. Флегонт Арсеньевич Арсеньев

сена. Армида поместилась между нами, крепко свернувшись в клубок и прижавшись к стогу. Чрез минуту спустился ливень.

      – Эк жарит, точно из ведра! – заметил Абрам, глядя на дождик.

      – Да, большой дождик. Хорошо, что мы вовремя убрались.

      – А ведь этакой дождик лучше: скорей очистит. Не то что жмычка: сеет себе, как в сито. Уж тогда не жди, чтоб прояснило: ненастье на весь день, а здесь духом все пронесет.

      – Да, это правда.

      – Бывало, маленькие, – заговорил Абрам голосом воспоминания, – в такой дождик бегаем босиком по лужам да поем:

      Дождик, дождик – пуще,

      На улице – гуще…

      Дождик, дождик, перестань,

      На улице – горностай…

      Перегрязнился – горя мало. Из луж вон нейдем, пока матка прутом не пугнет.

      – Да, мало ли чего не бывало!

      Я задумался. Простое воспоминание Абрама навело на меня воспоминания, довольно запутанные и сложные о прошлом. Как хороши беззаботные детские годы! Недаром их называют золотым временем: тогда каждая затея заманчива, каждая игра – радость. После же, когда вступишь в жизнь, сколько чувств и мыслей истратишь понапрасну, сколько обид и оскорблений перенесешь ни за что, какой длинный итог неудач и ошибок накопится из разных отношений с людьми!

      И почему это так неловко живется на свете? Немного нам дано времени для жизни, а мы и это-то немногое не умеем прожить удобно и покойно…

      Дождик шел. Тучки быстро переносились по небу. С востока прояснялось. Вдали над лесом зачернела какая-то движущаяся точка. Я стал ее наблюдать. Точка все более росла и приближалась; вскоре нетрудно было рассмотреть стадо журавлей, клином тянувших на юго-запад. Они летали на высоте вне ружейного выстрела, тяжело размахивая крыльями.

      – Вот и журавли в отлет держат; что-то рано нынешний год: видно, раннюю зиму чувствуют.

      – А куда высоко летят. Что, если бы такое ружье, чтоб оттоль спустить? – сказал Абрам, рассматривая стадо журавлей, летевших в это время прямо над нами.

      – Пулей можно, кто хорошо стреляет.

      – На лету-то?.. пулей-то? да неужто есть такие стрелки?

      – Мало ли какие есть стрелки: с лошади, на всем скаку попадают пулей в пятачок.

      – Диковинное дело! Таким не мудрость вышибить журавля из эвтова стада.

      – А ты бы желал так стрелять?

      – Еще бы! Для всякого случая пригодно хорошо стрелять: да вот хоть и для этих приятелей – давно я на них зол! – отвечал Абрам, кивнув головою в ту сторону, куда пролетели журавли.

      – А убивал ты их?

      – То-то, что нет. Охота смертельная подцепить хоть одного долгоногого, да не счастлив я на эту дичину. Нонече, правда, подходила мне славная линия: зашиб было одного – с полчаса лежал мертвый. Сам виноват, улетел, окаянная сила!..

      – Как же это было, что мертвый улетел?

      – Да вы не смейтесь, это не шутя было. Вот я вам расскажу. Поехали мы с братом Петром в Сосновцы в ботнике[2] бить тетеревей с подъезду…

      – Так это было в полую воду?

      – Да,

2

Ботник – челнок, маленькая лодочка – долбянка.