Вологодские заговорщики. Далия Трускиновская

меня грамоте знает, читает бойко, писать обучен.

      Купцы посовещались – куда бы пристроить. Внутри стоявшего над рекой Насон-города были места, где мог бы пригодиться знающий грамоте отрок: в съезжей избе кто-то должен писаниной заниматься, в дьячьей избе при избе воеводской – также. Имелась еще писчая избушка, в которой сидели площадные подьячие; на Москве они околачивались в Кремле на ивановской площади, а тут имели свою крышу над головой. В тюрьме вроде бы писарь не требовался. При восьми амбарах, государевых житницах, наверняка бумажными делами ведали свои люди. Неподалеку от Пятницких ворот в губной избе сидели губные старосты, ведающие всякими безобразиями, воровством, грабежами, убийствами. И рядом были еще две избы – казенная и таможенная.

      Купцы все эти места перебрали, и стоило кому заикнуться о казенной избе, вроде там место освободилось, тут же выяснялось, что место держат для кого-то из своих.

      – В Насон-город не так просто пробиться, – ответил Рыбников. – Разве что пристроиться к площадным подьячим, но от них денег не жди, только науку – выучат, как кляузы писать. Отец Амвросий, что присоветуешь?

      – Покажись-ка, отрок, – велел батюшка.

      Гаврюшка вышел из уголка, где смиренно сидел, и встал перед священником.

      – Молитвы знает, – торопливо добавил Деревнин. – Сам обучал. Псалмы хорошо вычитывает…

      – Лет ему сколько?

      – Тринадцать, четырнадцатый пошел. Да Господи! Скоро ж ему четырнадцать стукнет! Его на Гавриила-архангела крестили! – вспомнил Иван Андреевич.

      – Вот и славно. Ну, что иерей Божий может присоветовать? В пономари, – сказал батюшка. – Пусть Богу послужит, а там, глядишь, другое место ему выйдет. Я узнаю и своего Насонка пришлю сказать. Другого ничего вроде и нет…

      На том и порешили.

      Гаврюшка и рад бы возразить, но как перечить старшим?

      Беда была в том, что он плохо знал церковную службу. Конечно, и мать его водила, и тетка Авдотья, и дед приказывал себя сопровождать, но все это случалось редко – боялись москвичи лишний раз нос на улицу высунуть. У князей и бояр – домовые церкви либо выстроены переходы, чтобы, почти наружу не выходя, со своего двора до самого ближнего храма добежать. Богатый человек может и домой попа зазвать – отслужить молебен, может и не то что крестовую палату – домовую церковь у себя завести. А отставной подьячий, что каждой полушке счет ведет, – не может.

      Так что молитвы из Молитвослова Гаврюшка знал, многие даже назубок, и все псалмы не по одному разу прочитал, и Четьи-минеи – когда дед приказывал, а о службе имел смутное понятие…

      Пришли еще гости, сели за стол, начался пир. Деревнин забеспокоился – как там дочки и внучки? Кузьма Петрович сказал: им кушанье наверх понесут. И вскоре старый подьячий с отвычки захмелел. Его, посмеиваясь, разули и уложили на лавку, Гаврюшке дали войлок – постелить на пол. Укрыли москвичей их же собственными шубами. Было жестковато, но Гаврюшка не жаловался – во-первых, тепло, шуба – лишняя, во-вторых, брюхо набито, в-третьих,