Неблагонадежный человек. Наталья Росина

шестой за эту неделю, профессор.

      – А тебя еще не вызывали?

      – Вызовут.

      – Думаешь, не остановятся?

      – Думаю, это только начало… ходят разговоры о массовой депортации в Сибирь или на Дальний Восток.

      – Может, это только слухи?

      – Может и слухи. А еще, говорят, на окружной железнодорожной станции скопление военных эшелонов.

      – Да ну…– не верит Катц, – чтобы вот так целые составы загрузить живыми людьми? Одно дело по-тихому в кабинетах поодиночке давить, а другое – массово вывезти. Не так-то просто. Для этого закон нужен.

      – Для депортации татар никакого закона не потребовалось…

      – Так тогда же военное время было. Их-то за связь с врагом…

      – А нас, как вы думаете, за что не любят?

      – Не знаю, – сдвигает плечами Катц.

      – Мне тут одна глупость в голову пришла, – улыбается Барух. – Может, это все от зависти?

      – Какой зависти? – не понимает профессор.

      – Среди евреев дураков меньше. Как-то спрашивают у старого Мойши, почему у него нос такой большой, а тот отвечает, что он у него весь наружу, чтобы для мозгов в голове больше места было.

      – Да, действительно, глупость, – поднимается со стула Катц.

      Он подходит к своему письменному столу. Выдвигает поочередно ящики. Извлекает из них тетради, листы исписанной бумаги, папки, и как попало запихивает их в портфель.

      – Куда вы теперь? – с меланхолией в голосе спрашивает Барух?

      – В колхоз, крестьянских детей обучать, – отвечает Катц.

      – Полукровкам преференция? – шутит помощник. – Профессора Хафеца и еще четверых с волчьими билетами уволили. Считайте, вам крупно повезло. К тому же крестьяне менее предрасположены к юдофобии. А вот в рабочей среде это процветает. На днях на сахарном заводе рабочего-еврея забили до полусмерти. Слышали?

      – Нет, не слышал, – Катц продолжает лихорадочно набивать портфель, опустошая ящики стола.

      Барух флегматично наблюдает, как профессор возится с бумагами, пытаясь их втиснуть в уже довольно раздувшийся портфель.

      – И зачем вам все это теперь?

      – Как зачем? – Катц силится застегнуть набитый до отказа портфель. – В этих бумагах вся моя жизнь. Кстати, где синяя папка с результатами последних лабораторных исследований?

      – Так забрали папку, Кузьма Авдонович. Как только вы ушли.

      – Так я и знал, – он удрученно опускается на стул, – так я и знал, – нервно хрустит костяшками пальцев.

      С минуту сидит, не двигаясь. Потом встает, берет под мышку ставший толстым портфель и направляется к двери.

      – Прощай, Барух.

      – Прощайте, профессор. Может, еще свидимся.

      – Может.

      Ближе к вечеру подвода въезжает в село, волоча за собой мягкий хвост серой пыли. Белеют первые хаты. Вначале редкие, дальше – тянутся двумя стройными рядами по обе стороны балки. Низкие, приземистые, с маленькими окнами, крытые,