действиям исподтишка, чередовались со странными вспышками беспричинной злобы, во время которых они готовы были расклевать пятку спешащего слуги и, особенно, задать взбучку ненавидевшей их маленькой собачонке. Когда этой собаке удавалось где-нибудь раздобыть кость, они тут же оказывались рядом и, совсем как злодеи на сцене театра, важно выступая, сговаривались начать совместные боевые действия против неё, после чего начинали, ловко маневрируя, нападать на собачонку, получая явное удовольствие от своих действий. Со своей стороны собака научилась выслеживать и разорять вороньи тайники. Невероятный восторг, в который их приводили блестящие предметы, заслуживает отдельного разговора. Ложка в моей утренней чашке чая, выпитой в саду или на веранде, вызывала у них гораздо больший интерес, чем смазанный маслом поджаренный хлебец и они никогда не прекращали попыток вытянуть за цепочку мои часы, страстно желанную для них игрушку. Все блестящие вещицы, находившиеся в пределах их досягаемости, были проворно закопаны, выкопаны вновь, снова тщательно закопаны со всеми необходимыми мерами предосторожности и, в конце концов, забыты через несколько дней. В жару они очень любили играть с кусочками льда, которые они не только ели, но и прятали, чтобы использовать в будущем. Но лёд, подобно сказочному золоту
[46] – недолговечное сокровище и птицы, с суетливым беспокойством, забавно кося глазами и вопросительно качая головой, словно комедийные актёры, всем своим видом показывали, насколько глубоко они были озадачены его исчезновением. «Конечно, конечно», – казалось бы говорит ворона, поворачивая угол циновки, – «Я спрятала здесь блестящую холодную штучку, – но
куда она подевалась? Ну ладно, не беда, я возьму ещё одну». Тут она вскакивала на стол и брала свежий кусочек льда из стеклянной чаши, которая и сама по себе приводила в восторг этих, обожающих всё блестящее, птиц. Окончательное исчезновение льда было для них настоящим чудом. Но, так же как и у многих других лицедеев, их поведение в целом оставляло желать лучшего. Единственное, что у них имело хоть какое-то отношение к истинной добродетели, был их ангельский вид, с которым они, кротко ступая, отправлялись ко сну на старые ворота флигеля (хотя и они могли свободно летать, где им вздумается), изображая из себя благонравных пай-мальчиков после целого дня разнообразных преступлений.
Сизоворонки. – Бенгальская сизоворонка[47], которую в Индии иногда называют голубой сойкой, является птицей посвященной богу Вишну, который однажды воплотился в её облике, поэтому этих птиц ловят, чтобы затем выпустить на свободу на индуистском фестивале Дашара[48] в Западной Индии и на празднике Дурга-Пуджа[49] в Бенгалии. «Она расправила крылья неописуемой красоты», – эта цитата всегда приходит на ум, когда серая, заурядная на первый взгляд пичуга, внезапно взлетая, демонстрирует бирюзово – сапфировое великолепие своих крыльев.
Майна. – Обыкновенная майна[50] священная
