Завеса. Эфраим Баух

к четверке, в стелющемся над водами и землей полете.

      …В пятом-шестом часу была решена судьба иорданских ВВС. Сирийские уже были на грани уничтожения.

      Таким образом, в полдень первого дня войны была уничтожена боевая авиация Египта, Сирии, Иордании и Ирака.

      Свершилось то, что мы готовили столько времени и были потрясены делами рук наших не намного меньше, чем весь потрясенный мир.

      Орман перечитал все напечатанное, удивляясь, что нет ни одной ошибки. Очевидно, невероятное душевное слиянье с каждым словом перевода четко и однозначно вело пальцы по клавишам букв, словно человек, подобно пианисту знал партию наизусть.

      «Удивительны дела Твои, Господи», – неожиданно пришли слова из псалмов Давида.

      Раздался стук в дверь. Пришлось повернуть ключ. Вошедший Вася был удивлен: ты что, только из бассейна?

      – Промок до нитки под ливнем. Вот бумаги. Вася, у меня вопрос. Не боишься ли, что коллеги в редакции могут догадаться, кто ты?

      – Мы им быстро заткнем рот, – по-хозяйски решительно отрубил Вася.

      – Да, но мне каково будет?

      – Не боись.

      Вася исчезал профессионально быстро. Вот, стоял, и вот, его нет. Словно растворился на месте, как в научно-фантастических фильмах.

      Орман облачился во все еще влажные брюки и рубаху.

      Опять возник Тифой с газетной полосой в руке.

      – Слушай, будь другом, вычитай. Все под мухой, не на кого положиться. Ты один – трезвый.

      Статья была официальной, клеймящей империалистическую агрессию Израиля против семьи арабских народов.

      Достойное завершение дня, подумал Орман.

      Через неделю позвонил главный редактор заговорщическим тоном:

      – Зайди ко мне.

      Оглянувшись на всякий случай, не блестят ли чьи-то глаза из-за портьеры, он извлек из портфеля журнальчик:

      – Вот, «белый ТАСС». Дали нам на несколько часов. Сам знаешь, кто. Ознакомиться и вернуть. Иди к себе, запри дверь, прочти и немедленно верни. Я знаю, ты ведь читаешь быстро.

      Орман знал, есть еще «голубой ТАСС», как говорится в песне Галича, – «для высокого начальства, для особенных людей». «Белый» же – для людишек пониже и пожиже.

      Сидит Орман, усмехается, читает в «белом ТАССе» собственные никем, естественно, не подписанные переводы.

      Жизнь в двух уровнях

      В минуты прочного, как бы отцеженного одиночества, осознаваемого, как истинное состояние души, Орман видел себя человеком с картинки, который дополз до края небесной сферы, пробил ее головой, и потрясенно озирает занебесье с его колесами, кругами планет, – всю эту материю, подобную рядну, где ряды напоминают вздыбившуюся шерсть на ткацком станке Вселенной.

      Но потрясала наша земная сторона со средневековым спокойствием звезд, закатывающимся детским солнцем над уютно свернувшимся в складках холмов и зелени полей городком.

      Орман ли, иной, человек-странник – всю жизнь шел, полз, чтобы, наконец, добраться