Завеса. Эфраим Баух

мифы о каком-то гениальном оружии…

      В кабинет вошел Тифой.

      – Что ты тут притаился, как мышь. Ребята все пошли выпить к Борису в забегаловку.

      – По какому поводу?

      – Ну, день солнечный.

      – А ты чего не пошел?

      – Ты же знаешь, как всегда горит номер.

      – Вот я и корплю над статьей о художнице Аде Зевиной. Через пару часиков принесу.

      Статья уже давно была готова.

      – Слышь, что это они в материалах ТАСС пишут – «Цахал»?

      – Так это аббревиатура на иврите «Цва Хагана Ле Исраэль» – «Армия обороны Израиля».

      – Вот оно как? А ты что, знаешь этот, ну, древнееврейский?

      – Друг Тифой, эту аббревиатуру сегодня должен знать любой цивилизованный человек.

      – Ты прав, – сказал Тифой и быстро ретировался из кабинета.

      Молния и гром среди ясного неба

      И вправду распирающие Ормана чувства требовали прерваться и выйти немного на солнышко. Бумаги положил на дно ящика, под газеты, а ящик запер.

      На гулянье не было много времени. К шести должен был явиться сексот Вася за переводом. Но именно малость времени давала возможность наслаждаться каждой минутой.

      Эти французские коллеги, – думал Орман, – с плохо скрываемой гордостью дают понять, что французские «Миражи» победили русские «МИГи». Конечно, руками израильских летчиков, но оружие-то французское. С какой иронией, а то и просто смехом пишут они о том, как израильская разведка перехватила разговор Насера с королем Хусейном, где они уславливались дать мировой прессе фальшивую информацию: якобы всю операцию провели французские и американские летчики.

      Мягко светило солнце. Дыша всей грудью, оглядываясь на каждую проходящую девицу, Орман свернул в переулок, чтобы не попасться на пути ватаге коллег, уже выкатывающейся из забегаловки Бориса.

      Еще несколько шагов, и перед ним раскрылось вдаль и вширь пространство над озером. Всего лишь ряд зданий отделял это пространство от шумной улицы, но тут царил абсолютный покой. Рядом со сбегающей вниз тропой, парни в одних плавках красили прогулочные лодки, перевернутые кверху брюхом, как выбросившиеся на берег киты.

      Орман присел на скамью, недалеко от ротонды. Воды фонтана сбегали по каменным порогам вниз.

      С успокаивающим шумом вод словно бы соревновалась одинокая птичья трель, сама подобная родничку, пробивающемуся в отягченную то ли радостью, то ли печалью душу.

      И вдруг, как внезапный налет израильской авиации, небо мгновенно потемнело, неизвестно откуда накатили тучи, сверкнула молния, грянул гром. Орман бежал к ротонде, уже весь вымокший, ибо невозможно соревноваться с грозой в догонялки.

      Гроза в один миг смяла все погруженное в сладкую дремоту пространство.

      Стоя под слабо охраняющей от струй аркой ротонды, Орман всеми фибрами души ощутил высшее напряжение мгновенно протянутой между небом и землей грозы – мимолетного божества